Юля стирала в тазу. Вода ледяная — горячую отключили с утра. К третьей футболке кожа на пальцах лопнула. Розовые капли падали в пену. Она смотрела, как они расплываются, и думала: вот она, моя жизнь. Красная вода в ржавом тазу. Пальцы онемели. Спина ныла. В ушах звенело от тишины — только соседский телевизор за стеной, только капающий кран. Антон сидел за столом. Проверял тетради. Красная ручка скрипела по бумаге. Он не поднимал головы. В квартире пахло сыростью. На потолке в углу — чёрная плесень...

Я стояла перед дверью собственного дома с ключом в руке — и он не подходил. Просто не поворачивался. Сначала я подумала, что замерзла, что пальцы онемели от ноябрьского ветра, и попробовала еще раз. Потом еще. А потом услышала его голос с той стороны двери — спокойный, почти равнодушный: «Марина, не надо сцен. Все кончено. Собери вещи как-нибудь потом, через адвоката». Мне пятьдесят восемь. Тридцать четыре года я прожила с этим человеком. Я помню, как мы копили на первую однушку, как он приходил домой в промасленной спецовке, как я стирала ее руками, потому что машинки не было...