Смольков, услышав ровный, почти безжизненный, лишенный всяких эмоций голос анестезиолога, окончательно и бесповоротно понял: это конец. В этом человеке, Пал Палыче, не было ни капли сочувствия, ни тени понимания его отчаянного положения. Только холодная, как сталь только что стерилизованного скальпеля, непоколебимая уверенность в своей правоте и в праве судить. Врач, который еще совсем недавно, – Смольков после взрыва тайком присматривал за Романенко, ожидая, когда того арестуют за акт терроризма...

Застывший, словно сгустившийся до состояния геля, воздух огромного зала ожидания вибрировал от напряжения. Оно ощущалось почти физически – густое, липкое, пропитанное едким запахом страха сотен людей, еще час назад спешивших по своим делам и внезапно оказавшихся в эпицентре персонального кошмара. Теперь же зал был пуст, – оперативно прибывшие силовики потихоньку, стараясь не привлекать особого внимания Смолькова, вывели всех, – если не считать двух фигур в самом его центре, под гигантским электронным табло, застывшим на безжалостной отметке 14:32...