Ночная пала тень. Прилег вздремнуть я у лафета, И слышно было до рассвета, Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый: Кто кивер чистил весь избитый, Кто штык точил, ворча сердито, Кусая длинный ус. И только небо засветилось, Все шумно вдруг зашевелилось, Сверкнул за строем строй. Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам… Да, жаль его: сражен булатом, Он спит в земле сырой. И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! не Москва ль за нами? Умремте же под Москвой, Как наши братья умирали!» И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой...

На рассвете 26 августа 1812 года земля под Бородином дрожала от нетерпения, но ещё молчала. Всё, что должно было взорваться к полудню, пока лишь дышало, как зверь перед прыжком. Луга были серыми, покрытыми сентябрьской росой, леса — мокрыми, вялые утренние туманы цеплялись за сосны. Пахло дымом от солдатских костров, овсяной кашей и гарью вчерашнего сигнального огня. Слышался только глухой перестук копыт да шорох шинелей. В эту предутреннюю пустоту, как шрамы на ещё целом лице, врезались укрепления батареи Раевского и земляные редуты...