— Любашка, вставай! Жизнь проспишь! — стучала мне в дверь своим крепким, как кувалда, кулаком, тетя Нина, не молодая, но и не старая женщина, из тех, что коня на скаку остановят, с полным бюстом, широкой костью, крупными чертами лица и желтоватыми от папирос зубами. Она вставала раньше всех, гремела в ванной тазами, как будто живет не одна, а с по меньшей мере семью младенцами, поминутно пачкающими пеленки. Но тетя Нина была совершенно бездетной, у нее даже кошка не жила. А стрика — это ее подработка, она обстирывала семью из третьей комнаты...

"Не смей!" — Анна сжала кочергу, глядя в бешеные глаза свекрови. Рассыпанная соль сверкала на полу, как последняя капля терпения. Ночь, мороз, война — но она уйдёт. Сына заберёт. И начнёт новую жизнь. Холодный ноябрь 1943 года въедался в стены старого дома в селе Подгорное, как сырость в подвал. Анна прижала ладонь к щеке – там, где час назад расцвел синяк от толчка свекрови. Не сильный, но унизительный. Как всегда. Больше года прошло с похоронки на Петра, а Евдокия Степановна, его мать, словно искала в Анне виноватую...