Борис ПАСТЕРНАК Девятьсот пятый год Морской мятеж Приедается всё. Лишь тебе не дано примелькаться. Дни проходят, И годы проходят, И тысячи, тысячи лет. В белой рьяности волн, Прячась В белую пряность акаций, Может, ты-то их, Море, И сводишь, и сводишь на нет. Ты на куче сетей. Ты курлычешь, Как ключ, балагуря. И, как прядь за ушком, Чуть щекочет струя за кормой. Ты в гостях у детей. Но какою неслыханной бурей Отзываешься ты, Когда даль тебя кличет домой! Допотопный простор Свирепеет от пены и сипнет. Расторопный прибой Сатанеет От прорвы работ. Всё расходится врозь И по-своему воет и гибнет И, свинея от тины, По сваям по-своему бьет. Пресноту парусов Оттесняет назад Одинакость Помешавшихся красок, И близится ливня стена. И всё ниже спускается небо, И падает накось, И летит кувырком, И касается чайками дна. Гальванической мглой Взбаламученных туч, Неуклюже, Вперевалку, ползком, Пробираются в гавань суда. Синеногие молньи Лягушками прыгают в лужу. Голенастые снасти Швыряет Туда и сюда. _____________________ Всё сбиралось всхрапнуть. И карабкались крабы, И к центру Тяжелевшего солнца Клонились головки репья, И мурлыкало море, В версте с половиной от Тендра, Серый кряж броненосца Оранжевым крапом Рябя. Солнце село, И вдруг Электричеством вспыхнул "Потемкин". Со спардека на камбуз Нахлынуло полчище мух: Мясо было с душком... И на море упали потемки. Свет брюзжал до зари, И забрезжившим утром потух. Глыбы Утренней зыби Скользнули, Как ртутные бритвы, По подножью громады. И, глядя на них с высоты, Стал дышать броненосец — И ожил. Пропели молитву. Стали скатывать палубу. Вынесли в море щиты. За обедом к котлу не садились И кушали молча Хлеб да воду, Как вдруг раздалось: — Все на ют! По местам! На две вахты! — И в кителе некто, Чернея от желчи, Гаркнул: — Смирно! — С буксирного кнехта Грозя семистам. — Недовольство?! Кто кушать — к котлу. Кто не хочет — на рею. Выходи! — Вахты замерли, ахнув. И вдруг, сообща, Устремились в смятенье От кнехта Бегом к батарее. — Стой! Довольно! — Вскричал Озверевший апостол борща. Часть бегущих отстала. Он стал поперек. — Снова шашни?! — Он скомандовал: — Боцман, Брезент! Караул, оцепить! — Остальные, Забившись толпой в батарейную башню, Ждали в ужасе казни, Имевшей вот-вот наступить. Шибко бились сердца. И одно, Не стерпевшее боли, Взвыло: — Братцы! Да что ж это! — И, волосА шевеля: — Бей их, братцы, мерзавцев! За ружья! Да здравствует воля! — Лязгом стали и ног Откатилось К ластАм корабля. И восстанье взвилось, Шелестя, До высот за бизанью, И раздулось, И там Кистенём Описало дугу. — Что нам взапуски бегать! Да стой же, мерзавец! Достану! — Трах-тах-тах. . . Вынос кисти по цели, И залп на бегу. Трах-тах-тах. . . И запрыгали пули по палубам, С палуб, Трах-тах-тах. . . По воде, По пловцам. — Он еще на борту?! — Залпы в воду и в воздух. — Ага! Ты звереешь от жалоб?! — Залпы, залпы, И за ноги за борт И марш в Порт-Артур. А в машинном возились, Не зная еще хорошенько, Как на шканцах дела, Когда, тенью проплыв по котлам, По машинной решетке Гигантом Прошел Матюшенко И, нагнувшись над адом, Вскричал: — Стёпа! Наша взяла! Машинист поднялсЯ. ОбнялИсь. — Попытаем без нянек. Будь покоен! Под стражей. А прочим по пуле — и вплавь. Я зачем к тебе, Степа, — Каков у нас младший механик? — Есть один. — Ну и ладно. Ты мне его нАверх отправь. День прошел. На заре, Облачась в дымовую завесу, Крикнул в рупор матросам матрос: — Выбирай якорЯ! — Голос в облаке смолк. Броненосец пошел на Одессу, По суровому кряжу Оранжевым крапом Горя.