Где-то с 1975 по 1985 годы Бродский был кем угодно – символом, гением, поэтом номер один, но только не человеком сегодняшнего дня. Стареющая богемная красотка, словно дембельский альбом, доставала и показывала желтый самодельный сборничек, так и не дождавшийся ни обыском, ни других приключений. Среди довоенной машинописи – между «Шествием» и «Пилигримами» мог быть втиснут совсем непохожий на них Губанов. В силу возраста и круга общения я застал (и хорошо запомнил) тот пресный, апатичный промежуток времени, когда Бродский, как стало принято выражаться чуть поздней – никому никуда не уперся...

«...Неразумные они дети, и нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют...» (Иеремия, 4: 22) Может ли приличный человек совершать неблаговидные поступки? Унылый скажет: «Нет, конечно! Если человек сделал гадость, значит, он и сам — гадость! Как его можно считать приличным?» Одухотворённый воскликнет: «Кто из вас без греха, тот пусть первым бросит в меня камень. Каждый может оступиться, даже святые совершали поступки, за которые впоследствии каялись и просили прощения у Господа». Но общество не состоит из одних только унылых и одухотворённых, которых примерно 50 % на 50 %...