"Джон Донн уснул, уснуло все вокруг. Уснули стены, пол, постель, картины, уснули стол, ковры, засовы, крюк, весь гардероб, буфет, свеча, гардины. Уснуло все..." Я когда-то относится к этому произведению Бродского весьма легкомысленно. Дескать, дает автор поток сознания. Но нет, столько ума и энциклопедических знаний в человеке двадцати с небольшим лет! Взгляните на нынешних двадцатилетних авторов. Есть ли они? Как прекрасен и кинематографичен этот его слог. Мы плаваем по его строкам. Сперва дом, Лондон, потом ввысь, собор, которого он тогда ещё не видел, потом Бог и космос...

Где-то с 1975 по 1985 годы Бродский был кем угодно – символом, гением, поэтом номер один, но только не человеком сегодняшнего дня. Стареющая богемная красотка, словно дембельский альбом, доставала и показывала желтый самодельный сборничек, так и не дождавшийся ни обыском, ни других приключений. Среди довоенной машинописи – между «Шествием» и «Пилигримами» мог быть втиснут совсем непохожий на них Губанов. В силу возраста и круга общения я застал (и хорошо запомнил) тот пресный, апатичный промежуток времени, когда Бродский, как стало принято выражаться чуть поздней – никому никуда не уперся...