Иосиф БРОДСКИЙ 24 декабря 1971 года    V. S.    В Рождество все немного волхвы.    В продовольственных слякоть и давка.    Из-за банки кофейной халвы    производит осаду прилавка    грудой свертков навьюченный люд:    каждый сам себе царь и верблюд.    Сетки, сумки, авоськи, кульки,    шапки, галстуки, сбитые набок.    Запах водки, хвои и трески,    мандаринов, корицы и яблок.    Хаос лиц, и не видно тропы    в Вифлеем из-за снежной крупы.    И разносчики скромных даров    в транспорт прыгают, ломятся в двери,    исчезают в провалах дворов,    даже зная, что пусто в пещере:    ни животных, ни яслей, ни Той,    над Которою — нимб золотой.    Пустота. Но при мысли о ней    видишь вдруг как бы свет ниоткуда.    Знал бы Ирод, что чем он сильней,    тем верней, неизбежнее чудо.    Постоянство такого родства —    основной механизм Рождества.    То и празднуют нынче везде,    что Его приближенье, сдвигая    все столы. Не потребность в звезде    пусть еще, но уж воля благая    в человеках видна издалИ,    и костры пастухи разожгли.    Валит снег; не дымят, но трубят    трубы кровель. Все лица, как пятна.    Ирод пьет. Бабы прячут ребят.    Кто грядет — никому непонятно:    мы не знаем примет, и сердца    могут вдруг не признать пришлеца.    Но, когда на дверном сквозняке    из тумана ночного густого    возникает фигура в платке,    и Младенца, и Духа Святого    ощущаешь в себе без стыда;    смотришь в небо и видишь — звезда.