«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...

— Открывай, алкаш! Знаю, что дома! — женский голос за дверью был злой, срывающийся. — Третий день музыку врубаешь! Я стояла в подъезде новосибирской пятиэтажки и не могла поверить, что это про моего сына кричат. Про моего Максима, который всегда был примером для всех. Дверь напротив приоткрылась. Пожилая женщина в халате выглянула в коридор. — Вы к Петрову? Бесполезно. Он если напьется, то дней на пять. Потом отходит, извиняется. А через неделю опять. — Я его мать, — выдавила из себя. Женщина ахнула, прижала руку к груди...