Перед судом Я ваш теперь... Мое признанье Смягчит ли строгий приговор? На что вам имя, год и званье? Судите! Я убийца, вор. Я не боюсь позорной казни,— Давно готовился я к ней; Как с грязной ношею своей, С преступной жизнью без боязни Всегда расстаться я готов, Как за добычею в овраге От рук подвластных мне воров, Так и в цепях, в петле, на плахе. Судите! Жизнь меня не манит,— Мне в ней не дорого ничто,— Добром, конечно, не помянет Эски-разбойника никто! Кому обязан я рожденьем, Клянусь,— не знаю до сих пор, Тяжелым, грустным сновиденьем Началось детство в дебрях гор. В лохмотьях, грязный и босой Я рос по княжеским задворкам, Выл по ночам голодным волком И петухом кричал зарей... Кому в младенческие годы Судьба готовит, как рабу, Неволи тяжкие невзгоды, Тому к позорному столбу Нестрашной кажется дорога. Чем я успел прогневать бога,— Свидетель бог,— не знаю сам, Но я страдал не по годам... Для взрослых я служил забавой, А для детей был пробой сил — Худой, тщедушный и плюгавый; Меня при встрече каждый бил, Без нужды... так... за то, что слаб... Не помню ласкового слова Ни от кого,— всегда лишь раб, Холоп — и ничего другого! Кругом других детей ласкают, А я для всех всегда чужой... За что ж меня лишь презирают, Бранят, глумятся надо мной,— За что?— взывал я. Нет ответа. Искать его в себе самом? Но мог ли разгадать я это Своим младенческим умом! За что один я так наказан? Кто мать моя? Где мой отец? Кому страданием обязан? Кто я?— Скажите наконец! «Холоп»— мне слышалось повсюду В ответ,— другого званья нет,— Я это слово не забуду. «Холоп»— но это ли ответ?! Как медленно тянулись годы Бессилья, зависти и слез, Сознанья смутного свободы, Ночей без сна и сна без грез! Мне шел четырнадцатый год, Когда мне поручили стадо... Как я любил шум водопада, Вершины гор, небесный свод И скал задумчивых молчанье! Я понял птицы щебетанье, Невнятный шепот, шум лесов. Я чутко отвечал на зов Орла, парящего в лазури, Я понимал, стенанье бури И ветра заунывный вой... Любил я раннею весной В уборе праздничном природу, Любил, как юный пастушок, Свой посох, стадо и рожок, Любил я жизнь, любил свободу... В аул на праздник Магомета Из гор охотно я ходил,— Весь день, всю ночь там до рассвета В пирах и пляске проводил. Меня так ласково встречали, Что я готов был навсегда Забыть тяжелые года Былых невзгод, былой печали... Немало зарождали дум Во мне красоты мирозданья; Потока горного журчанье И грозный водопада шум Ласкали часто на свободе Такими песнями мой слух, Каких не знал никто в народе,— Их пел, их ведал лишь пастух. За них меня и принимали, Как гостя, потчевали все,— И те, которые так гнали Меня когда-то, даже те! Холопа нет, раба не стало,— Я был пастух, но «человек». Кто в детстве поплясал немало За черствый просяной «чурек», Тот после смелою стопою Выходит из толпы в кружок И за красавицей младою Плывет, как по морю челнок... Я танцевал легко и плавно, И все черкешенки со мной Вступали в танец круговой С восторгом, с радостью... Забавно,— Не отличаясь красотою, Между подругами порою Я будто поселял раздор... Иль так пленял их мой убор? Рожок и шляпа полстяная, Тяжелый посох и сума, Приволье с рабством совмещая, Сводить красавиц мог с ума? Не знаю... Но, пастух бездомный, Я сжился с мыслью —«выбор мой», И сердце подарил одной, Всегда задумчивой и скромной Княжне Залине... Но вам чужды Неволи беспросветной нужды, Волненье молодой крови,— Вам не понять моей любви! Да и на что вам знать тревоги Согласно бьющихся сердец? Где судьи и законы строги, Там все решает лишь конец. К чему вас утомлять признаньем Излишним? Я сказал, кто я. Вся жизнь моя была проклятьем, Вся повесть — гнусная петля. Безумный раб, холоп ничтожный, Щенок, подкинутый судьбой,— Я, мыслью ослепляясь ложной, Открыто выступил на бой С адатом родины суровой. Я полюбил весь мир, весь свет И дерзко требовал в ответ Себе какой-то жизни новой — Свободы, равенства и счастья... Я дерзко требовал у всех Любви и братского участья, А встретил ненависть и смех... С каким глубоким омерзеньем Я был отвергнут!.. Стыд, позор... Гнетущий страх пред пошлым мненьем Толпы злорадной..