Когда человек, которому ты доверял больше, чем себе, вдруг делает поворот, от которого у тебя выворачивает душу — это не просто боль. Это как если бы ты стоял на рельсах, глядя в глаза машинисту, а он, не моргнув, давит тебя локомотивом. Причём ты сам ему эти рельсы и проложил. Не просто проехались — тебя раздавили, расплющили, размазали по асфальту изнутри. Не по телу — по памяти, по тем мелочам, которые грели, по тому взгляду, что казался домом. Когда Дима это сказал, внутри у меня будто что-то хрустнуло — не громко, нет, а глухо, как ломается ключ от сейфа, в котором хранилось всё святое...

Галина стояла посреди своей крошечной кухни, где едва помещались стол и два стула. Руки дрожали от злости, а в глазах блестели слёзы, которые она упорно сдерживала. Кирилл, её муж последние три года, облокотился на дверной косяк с таким видом, будто делает ей одолжение своим присутствием. — Опять ты за своё, — процедил он сквозь зубы. — Вечно напоминаешь об этой конуре. Думаешь, я забыл, что живу в твоей халупе? — В МОЕЙ халупе, — повторила Галина, делая ударение на первом слове. — Которую ты так презираешь, но почему-то не торопишься из неё съезжать...