«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...

Машину вело плавно, но Роман чувствовал каждую кочку как удар под дых. Рядом, откинувшись на сиденье, тяжело дышала Соня. Её рука лежала на огромном животе, и в её глазах, устремлённых в серое небо за окном, плескалась не радость предвкушения, а тихая, всепоглощающая тоска. — Рома, — её голос был слаб, как шелест осенних листьев, — пообещай мне кое-что. — Всё что угодно, родная, — он не отрывал взгляда от дороги, но всё его существо было натянуто как струна. — Если что-то пойдёт не так… Не злись на неё...