Тишина в машине на обратном пути была густой и тяжёлой, как мокрое одеяло. Дима вцепился в руль, его костяшки побелели. Ольга смотрела в окно на проплывающие мимо серые пятиэтажки, но ничего не видела. Сцена с унизительной подачкой в виде пустой подливки стояла перед глазами. — Ты видел? — наконец нарушила она молчание. Голос был ровный, безэмоциональный. — Ты видел, как она это сделала? — Оль, давай не будем, а? — устало попросил Дима. — Мне и так тошно. — Нет, будем. Я хочу, чтобы ты ответил. Ты видел? — Видел, — выдавил он...

— Опять пыль. Голос Тамары, лишённый всяких эмоций, резанул по тишине. Она провела пальцем в белой перчатке по резной ножке отцовского кресла, а затем с преувеличенной брезгливостью продемонстрировала мне серый след. Будто не пыль увидела, а прикоснулась к чему-то гниющему. Я молча до хруста сжала губку. Мыльная вода потекла по запястью, холодная и липкая. — Ты ведь знаешь, Аня, этот дом требует ухода. Настоящего, взрослого ухода. Она не смотрела на меня. Её взгляд хищно скользил по комнате, оценивающе, холодно...