— Мам, что с твоим лицом? — в голосе дочери слышались одновременно ужас и недоверие. Я почувствовала, как луч солнца, проникавший через окно, скользит вниз и касается моей щеки, где теперь горело и пульсировало. — Папа… — с трудом вымолвила я, не сразу находя в себе мужество назвать вещи своими именами, —…папа потерял контроль. Воцарилась тишина. Кухня наполнилась ею, запахом пригоревшего молока и горьким привкусом невысказанности. — Ты серьезно?! Он что, поднял на тебя руку?.. — тон дочери становился все более истеричным...

Я не могу припомнить, с чего началось моё настоящее пробуждение. Может быть, с одного утреннего чаепития, когда я, словно впервые, посмотрела на кухню — как, кстати, она была уютна... А может, с того дня, как обнаружила на дне вазочки засушенные васильки — Герман подарил их мне давным-давно, тогда, когда ещё не говорил каждое утро: «Вот на пенсию выйду...» Смешно? Нет, вовсе не смешно, а как-то щемяще. Почти сорок лет мы крутились, как белка и белка — в одной и той же колесе: работа, дом, дети. Герман был основательный, надёжный — с ним можно было строить хоть плотину, хоть дом...