На кухне пахло валокордином и безысходностью. Этот запах, казалось, пропитал даже обои, пожелтевшие от времени и табачного дыма, которым отец пытался глушить боль. Виктор Петрович сидел в углу, сгорбившись, словно хотел занимать как можно меньше места в собственной квартире. Его руки, испещренные старческими пятнами и вздутыми венами, мелко дрожали, перебирая край клеенки. Он не поднимал глаз. Ему было стыдно. Стыдно за то, что он заболел. Стыдно за то, что его жизнь теперь имела ценник, и ценник этот был неподъемным...

Следующие три дня Настя помнила смутно, как в лихорадочном бреду. Покупатель нашелся мгновенно — еще бы, такая скидка. Сделка прошла молниеносно. Настя подписывала документы, чувствуя странную пустоту. Она становилась бездомной. У неё оставался только чемодан с вещами и счет в банке, предназначенный для немецкой клиники. Она сняла крошечную комнату в коммуналке на окраине, перевезла туда пару коробок, остальное раздала или выбросила. Вещи не имели значения. Значение имела только жизнь. Лариса звонила пару раз...