Когда человек, которому ты доверял больше, чем себе, вдруг делает поворот, от которого у тебя выворачивает душу — это не просто боль. Это как если бы ты стоял на рельсах, глядя в глаза машинисту, а он, не моргнув, давит тебя локомотивом. Причём ты сам ему эти рельсы и проложил. Не просто проехались — тебя раздавили, расплющили, размазали по асфальту изнутри. Не по телу — по памяти, по тем мелочам, которые грели, по тому взгляду, что казался домом. Когда Дима это сказал, внутри у меня будто что-то хрустнуло — не громко, нет, а глухо, как ломается ключ от сейфа, в котором хранилось всё святое...

Сначала это выглядело как короткая передышка. «На недельку, пока в нашей квартире в Королёве поменяют стояки», — сказала Галина Петровна, снимая с плеча тяжёлую латунную сумку, будто из другой эпохи. Сумка упала на коврик у прихожей так, что Маша вздрогнула: в квартире было тихо — спала Аня, их шестилетняя дочь, — и любой негромкий звук казался ударом в стену. Илья, торопясь закрыть за матерью дверь, улыбался виновато, как всегда: «Мам, проходи. Маша, поставь чайник?» Маша молча кивнула: за последние годы она научилась экономить слова и тон...