Когда человек, которому ты доверял больше, чем себе, вдруг делает поворот, от которого у тебя выворачивает душу — это не просто боль. Это как если бы ты стоял на рельсах, глядя в глаза машинисту, а он, не моргнув, давит тебя локомотивом. Причём ты сам ему эти рельсы и проложил. Не просто проехались — тебя раздавили, расплющили, размазали по асфальту изнутри. Не по телу — по памяти, по тем мелочам, которые грели, по тому взгляду, что казался домом. Когда Дима это сказал, внутри у меня будто что-то хрустнуло — не громко, нет, а глухо, как ломается ключ от сейфа, в котором хранилось всё святое...

— Это что такое? — голос Карины, звеневший от усталости после восьмичасового рабочего дня и часа в переполненном автобусе, упал в оглушительную тишину прихожей. На вешалке, рядом с ее легким плащом и единственной курткой мужа, висело громоздкое пальто из драпа с облезлым воротником и какая-то болоньевая ветровка ядовито-салатового цвета. Под ними стояли стоптанные женские сапоги и пара грязных детских кроссовок. Из кухни доносился приглушенный гул телевизора и незнакомые голоса. Воздух был пропитан чужим, незнакомым запахом — смесью нафталина, дешевых духов и чего-то кисло-сладкого...