У моей дочери не будет ни бабушки, ни дедушки. Не потому что их нет — они живы и вполне здоровы, а потому что я зареклась снова и снова оправдывать перед ребёнком чужую холодность. Я устала подбирать слова, как осколки, чтобы объяснить, почему взрослые, вроде бы родные, люди способны говорить «люблю» только тем, кто удобен, угоден, не спорит и всегда кивает. Устала прятать за нейтральными фразами тот горький осадок, что остаётся от этих условных чувств, в которых любовь измеряется количеством выгоды, а не теплом рук...

Вечер. Окно отражает моё лицо и кухню — чистую до скрипа, но пустую. За стеной глухо шумит лифт, кто‑то смеётся в подъезде, а у меня в голове — только списки платежей и дата следующего списания. Когда входная дверь тихо щёлкнула, я не сразу подняла глаза. — Латте‑мастер на подходе, — сказал Кирилл, появляясь в проёме с кружкой и своим неизменным «всё под контролем» в улыбке. — Ты сахар утащил? — Зачем сахар, если у нас ипотека. — Он усмехнулся, но шутка повисла в воздухе, как потёкшая клейкая лента...