— Свет, ну что, готова к великому дню? — голос Димы, полный неприкрытого мальчишеского восторга, ворвался в монотонный ритм квартиры. Света не обернулась. Она продолжала вести раскалённым утюгом по рукаву его же рубашки, разглаживая малейшую складку с методичным усердием. Воздух в комнате был тёплым и пах озоном и чистым хлопком. Её движения были плавными, отточенными годами практики. — Какому еще великому дню, Дим? У меня вон, гора белья великая, — она кивнула в сторону плетёной корзины, из которой живописным холмом высились ещё нетронутые вещи...

О том, что в Гаврюшкино приедет художник, самый настоящий, с этюдником, красками и холстами, из столичного филиала Союза художников, и будет «живописать», стало известно от сторожа, дядьки Кондрата. Тот неспеша присел на скамейку, пристроил рядом ружьишко, с которым не расставался никогда, вынул кисет, оглядел сидящих и лежащих на поляне за председательским домом людей, хмыкнул, отогнал комара, ещё одного. За ним наблюдали, не торопили. Не дай бог, просыпет Кондрат на штаны табак, тогда всё — ничего не скажет, подожмет губы, обидится...