Алексей Гордеевич обнял дочерей. По очереди поцеловал пахнущие горьковатой ромашковой нежностью макушечки. Улыбнулся: косы у Натальюшки и Сашеньки – тёмно-русые… И венки из ромашек – обеим к лицу. -Дочушки мои!.. Вот как соскучился батянечка – в разлуке-то. Что ж вы, хорошие мои, – слушались ли маманюшку? Жалели ли её, не огорчали? Прилежно ли учились кройке да шитью? Наталья метнулась к сундуку, достала льняную косоворотку – белее снега, праздничную… а ворот и низ расшиты узорами красными. Бережно приложила к батянечкиной груди, перевела дыхание: - Впору...

Висел над Сосновкой август душный, тяжелый, как мокрая дерюга на плечах. Солнце с самого утра выкатилось из-за соснового бора медным тазом, раскаленным добела, и теперь к полудню застыло в выцветшем небе, изливая на землю такой жар, что воздух дрожал над полями струящимся маревом, будто сама земля испускала горячий вздох. Хороша была рожь в этом году, стояла стеной золотой, колос к колосу, тяжелая, налитая, шептала что-то на ветру свое извечное, о хлебе насущном, о поте и крови, что прольются при жатве...