— Кирилл, это уже не смешно. Это даже не грустно. Это просто унизительно, — Инна произнесла это ровным, почти безразличным голосом, глядя не на мужа, а на мутные разводы, которые оставлял на стекле моросящий ноябрьский дождь. Они сидели в угловом столике безликой сетевой кофейни, куда сбежали, чтобы поговорить. Чтобы их не услышали. На столе между их чашками с остывающим капучино лежал аккуратно сложенный вчетверо листок из школьной тетради в клеточку. Кирилл смотрел на этот листок так, словно это была ядовитая змея, готовая в любой момент его укусить...

«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...