— А я говорю, лопух ты, Павел Николаевич, и уши холодные! — прогремел на всю улицу бас деда Михаила. — Тебе эта городская фифа мозги запудрила, а ты и растаял, как масло на солнцепёке! Дед для пущей убедительности стукнул по забору своей неизменной тростью с набалдашником в виде утиной головы. Трость эту он выстругал сам лет десять назад и хвастался, что с ней «хоть на медведя можно идти». — Да тише ты, окаянный! — Павел воровато оглянулся на окна собственного дома. — Чего орёшь на всю деревню? Вот Алёнка услышит...

Холодным, сыроватым мартовским утром, когда мы с Антоном только-только начали привыкать к скрипу половиц в нашей новой квартире, зазвонил телефон. Голос из деревни, сухой и без обиняков, сообщил: умерла моя тётя Зина. Я опустилась на табурет, прижав ладонь к губам, не сразу понимая, что это уже навсегда. Ещё совсем недавно, в свои шестьдесят пять, она могла в одиночку перекопать пологорода, ругаясь на сорняки и напевая вполголоса старые частушки. Сильная, смешливая, всегда с пирогом в руках, когда мы приезжали… И вот сердце...