Двигатель затих так же, как у меня внутри. Щёлкнуло реле — и двор погрузился в вязкую тишину: мокрый асфальт, майский запах сирени от соседнего палисадника, редкие шаги с собакой. Фары ещё какое-то время теплились, отбрасывая на стены дома смазанные блики, и в этих бликах резко выделялась дверца чужой машины. Она открылась. Лена выскользнула наружу, придерживая полы светлого плаща. Движение привычное, отрепетированное: рюкзак на плечо, волосы за ухо, быстрый взгляд по сторонам — и всё. Только взгляд задержался на мне, потому что я стоял у подъезда, не прячась...

Соседи, говорят, слышат прежде всего пустоту. В ней звуки становятся точнее, как в морге: шаг — как приговор, шорох — как подпись судмедэксперта. Он вошёл и остановился, не снимая пальто, будто был в гостях у собственной жизни, которая теперь ему не принадлежала. В коридоре висел её шарф — тонкий, лавандовый, пахнущий тем кремом, которым она смазывала младенческие щёки, — и от этого простого запаха его качнуло, как от пароходной волны. — Она ушла, — произнёс он вслух, будто проверял, как звучит приговор...