После похорон мужа я не плакала. Не потому, что не любила его — мы прожили вместе сорок два года, через всё: и через нищету, и через болезни, и через радости, которых, честно говоря, было не так много. Я не плакала, потому что слёзы застряли где-то глубоко внутри, как камень в горле. Они не выходили — ни тогда, у могилы, ни позже, когда соседка принесла кутью и сказала: «Ну что ж, Валентина Петровна, держитесь». Я кивнула, улыбнулась вежливо и закрыла дверь. Андрюша — мой сын — стоял рядом на похоронах...

Анна тащила две тяжёлые сумки из супермаркета и мысленно ругалась на мартовскую морось, которая хитро пробирается под воротник, как соседка, что пришла «на минутку, а осталась до ночи». На светофоре она остановилась, поправила капюшон — и тут заметила его. Высокий, сутуловатый чуть-чуть, в тёмном плаще с потертыми манжетами. Лицо усталое, небритое на сутки, но осанка — такая, что сразу ясно: военный. Руки — сильные, аккуратные, с длинными пальцами. И глаза — те самые, от которых у женщин 40+ в груди...