Представьте себе такую сцену: идёт премьерный спектакль в одном из главных театров Москвы. Публика сидит в полутьме, музыка стихает, актёры на сцене, финал близок — и вдруг тишину зала пронзают не аплодисменты и возгласы «браво», а крик возмущения. Несколько зрителей резко вскакивают со своих мест, кто-то роняет программку, а потом — будто по команде — срываются с мест и устремляются к партеру, где с самодовольным видом восседает режиссёр. Люди кричат, кто-то грозит кулаком, кто-то требует «убрать это безобразие со сцены»...

Партер, третий ряд. Мужчина резко вскакивает с кресла и, не глядя по сторонам, пробивается к выходу. Занавес не опущен, актеры продолжают играть. Его уход — не каприз, а физическая реакция. Воздух пропитан отвращением, а оглушительная тишина зала красноречивее любых оваций. Такие сцены теперь — не исключение, а правило. Так сегодня выглядит обычный вечер в театре. Там, где когда-то рождались чувства и мысли, теперь рвут шаблоны. В прямом смысле. Имя Константина Богомолова стало символом этой новой реальности...