Ты помнишь ли, Мария, Один старинный дом И липы вековые Над дремлющим прудом? Безмолвные аллеи, Заглохший, старый сад, В высокой галерее Портретов длинный ряд? Ты помнишь ли, Мария, Вечерний небосклон, Равнины...

Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и отчаянием. Он въедался в стены, в души и в самое сердце. Анна Кузнецова, выйдя на крыльцо за остывшим молоком, ахнула: у порога, на жестком комье снега, сидела девочка. Годовалая, не больше. Завернута в грязный ватный конверт, а из-под платка на нее смотрели огромные, словно недетские, серые глаза, полные молчаливой покорности судьбе. Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и выхлопами грузовиков. Он въедался в стены бараков, в промороженные насквозь шпалы и в самые души людей...