С треском, словно в театральной бутафории, ножка стула поехала вбок, и Лидия Петровна, моя свекровь, зависла на миг в воздухе, как картинка на зависшем телевизоре, а потом мягко, но весьма громко, плюхнулась на деревянный пол нашей дачной кухни. Гремели ложки, подпрыгнули чашки, котёнок Пломбир метнулся под диван, а Марк — мой муж — вскочил и воскликнул: — Мам! Ты как? Жива? — Жива… — простонала свекровь, и, не удержавшись, потрогала ушибленное место на бедре. — Но мне кажется, вы тут что-то не так установили...

— Ты не спишь? —  Я слушал, как она гремит чашками на кухне.  — Угу, — ответил я, не поднимая глаз.  — Кофе тебе сделать?  — Нет, не надо. Запах дешёвого порошка и холодный свет люстры. Когда-то я любил это утро — когда‑то мы были почти счастливы. — Опять злой? —  — Не злой. Просто устал, — выдохнул я, перепутав кружки — её с глупой надписью "Лучшей жене". — Значит, не пришёл вовремя, уже и кофе не заслужила? Она всё время кидается словами, как гвоздями.  Я вздохнул.  — Ты снег на голове мне вчера так и не стряхнула, — произнёс я — глупо, не к месту, будто в надежде, что она улыбнётся...