С треском, словно в театральной бутафории, ножка стула поехала вбок, и Лидия Петровна, моя свекровь, зависла на миг в воздухе, как картинка на зависшем телевизоре, а потом мягко, но весьма громко, плюхнулась на деревянный пол нашей дачной кухни. Гремели ложки, подпрыгнули чашки, котёнок Пломбир метнулся под диван, а Марк — мой муж — вскочил и воскликнул: — Мам! Ты как? Жива? — Жива… — простонала свекровь, и, не удержавшись, потрогала ушибленное место на бедре. — Но мне кажется, вы тут что-то не так установили...

Я долго молчала и делала вид, что со мной всё в порядке. Сцена, съёмки, реплики, аплодисменты — идеальный грим для личной боли. Но однажды любой грим трескается. Когда ты узнаёшь, что человек, с которым прошла и радость, и болезнь ребёнка, нашёл себе другую — на семнадцать лет моложе, — внутри что-то щёлкает. И ты вдруг понимаешь: бумеранг существует. И да, он возвращается — и по тебе тоже, если когда-то ты сама вошла в чужую дверь. Я родилась в Туле, в простой семье. Папа ушёл рано — тромб, ему было всего тридцать...