МУЗЫКА МОЛИТВЫ. Дело не в мраморе и высоте памятника, а в нашей памяти… Е. Носов. «Шопен. Соната номер два». –Ты дочитала, дочка? – надоедает мама. А я никак не могу оторваться от книги с жёлто-серыми листами. Поднимаю взгляд – такой же невзрачный вид из окна: тусклая осень. Но я в тепле, а герои воспоминаний дяди Саши – в дождь, по непролазным дорогам, в разбухших шинелях, на скудном пайке и почти без сна: война… – Сколько можно ждать? Обед остывает! – голос мамы замер на самой волнующейся, переходящей в раздражение, ноте. – Иду, иду! – не хочу расстраивать маму и закрываю недочитанный рассказ, но осторожно, всё ещё не торопясь, словно боясь спугнуть какое-то новое во мне чувство, раскинувшее крылья, как птица, где-то в самом сердце. «Шопен. Соната № 2». А я ведь играла Шопена! Точно и хорошо улавливала на слух музыку его произведений, Чайковского, Бетховена, Баха. Учила перед экзаменом, тренировала память. Но эту сонату не слышала… Перед обедом мама и бабушка шепчут молитвы об упокоении всех близких и «всех воинов, за веру и страну нашу сражавшихся, на поле брани убиенных…». Почему-то я не задумывалась о великом смысле этих слов. Они не проникали в сердце, не воскрешали – не мои – чужие образы, воспоминания. А теперь… Вновь открываю пожелтевшие страницы книги Евгения Носова, нашего земляка, поистине талантливого художника слова. «А старуха, утвердив обе руки на коленях, безмолвно сидела, уставившись в малиновое поддувало, сидела так, как, наверно, привыкла за долгие годы сидеть в терпеливом ожидании чуда»… Она от неизвестности выплакала все слёзы, иссушила и чувства, и сердце тоской. Этот кульминационный эпизод напомнил мне о другой матери, одной из моих прабабушек. Старший сын Василий с первых дней войны ушёл добровольцем на фронт. Был ранен, попал в плен. В красивейшем местечке нашей малой родины немцы устроили лагерь. Там, недалеко от родной деревни, Василия мучили вместе с другими военнопленными. Матери, рискуя жизнью, приходили в лагерь, со слезами смотрели на «выгон», где не было ни травинки: её всю съели умирающие от голода пленные. Озверевшие часовые отгоняли женщин вначале криками, потом били прикладами, стреляли. Но оторвать матерей от сыновей было невозможно. И моя прабабушка увидела сына, а он – мать… Рассказывать и вспоминать об этом трудно. А как было это переживать?! Свершилось чудо: Василию удалось бежать. В одну из ночей он постучал в окно родного дома. Мать, сотрясаясь от беззвучных рыданий, упала в объятия сына. А на следующий день он вновь ушёл защищать её, семью, Родину. Успел написать матери лишь одно письмо, что всё хорошо, что завтра бой, но он уверен: обязательно уцелеет! Пусть мать ждёт, он вернётся!.. Не суждено было ей дождаться сына, он погиб. Материнское сердце не смирилось с этим и до конца жизни всё ждало, ждало… Пока я читала рассказ, всё бились во мне звуки музыки, мешая друг другу, сливаясь в некий сопровождающий шум, то затихающий, то вновь грохочущий, волнительный, в такт стуку сердца. Словно гомон воронья на неузнаваемо чернеющей пахоте… Не помню я эту мелодию!. «- Шопен… Соната… номер… два. – Дядя Саша опять постучал по трубе: - Играем часть третью. Вы её знаете». – А я, к стыду, нет. Набираю в Яндексе и жму «прослушать»... (Продолжение следует.)