сарабьянов д шатских а казимир малевич живопись теория

8 месяцев назад

Казимир Малевич, великий сказочник и мистификатор. Когда я взялась писать первую заметку о живописи, моей движущей идеей было желание разобраться и убедиться в том, что Мунк это не только “Крик”, Сутин – не только окровавленные туши, а Малевич – это не только супрематизм и “Черный квадрат”. Ну и, конечно, открыть для себя что-то новое в творчестве хорошо известных художников. Поскольку все, о ком я пишу заметки, творили на рубеже XIX и XX веков (а так уж сложилось, что мне безумно интересен именно этот период), в это переломное для искусства время, так или иначе истоки их творчества проистекают из самого новаторского и мощного течения конца XIX века - импрессионизма. Не исключение и Казимир Северинович Малевич – великий сказочник, самый искренний, последовательный и изобретательный мистификатор собственной биографии. И в истории отношений с импрессионизмом Малевич много чего выдумал, как другие выдумывают истории о первой любви. На самом деле это был недолгий юношеский этюдно-пленэрный роман, который потом, спустя много лет продолжился неожиданной встречей уже взрослого и состоявшегося художника с первой любовью. Вот, что мне удалось узнать о том, как на самом деле складывались отношения Малевича с импрессионизмом. Всем вокруг Малевич рассказывал, что его серьезный диалог с импрессионизмом произошел еще тогда, в юности, в начале 1900-х. Уже двадцатилетним, он все знал и предвидел, он чувствовал, что любовь роковая и головокружительная, но за ней последует зрелый и настоящий роман. С супрематизмом. Чтобы разобраться в датах встреч и силе любви Малевича к импрессионизму, искусствоведам пришлось потратить не один десяток лет, и все равно довольствоваться только косвенными доказательствами. В 1928 году творческой деятельности Малевича исполнялось 30 лет, и в Третьяковской галерее началась подготовка к его персональной выставке. Малевич, увлеченный теоретик, педагог и проповедник абстрактного искусства, захотел преподнести это событие как главную наглядную лекцию о самом важном. Тем более, что после увольнения с поста директора Государственного института художественной культуры, после внезапного настойчивого требования возвращаться с триумфальной берлинской выставки на родину, он предчувствовал: каждое его высказывание может стать последним. А потому Малевича в тот момент не интересовали точные даты и собственные отдельные достижения в виде признанных картин и циклов, нужно было успеть высказаться. Российский искусствовед Александра Шатских сравнила работу Малевича над выставкой с тщательно подготовленным и модным в современном музейном пространстве кураторским проектом: «По сути дела, персональная выставка Малевича в Третьяковской галерее в результате его усилий превратилась в прекрасно сочиненный художественно-теоретический трактат о своем пути, выраженный языком музейной экспозиции. В масштабе всего XX века это был первый художнический - ныне чаще именуемый кураторским - репрезентативный проект». В отличие от современных кураторов, у Малевича, помимо центральной идеи, было огромное преимущество: он мог сам дописать недостающие картины, чтобы замысел обрел четкость, логику и убедительность. Малевич всю жизнь отстаивал стройную идею о том, что супрематизм явился очевидным продолжением идей и принципов импрессионизма, и свой личный художнический путь отсчитывал от первых импрессионистских этюдов, сделанных в Курске в начале 1900-х. Для персональной выставки, посвященной 30-летию творчества, десятка небольших этюдов, сохранившихся с той поры, было маловато. Тогда Малевич создает сложные, колористически насыщенные и технически совершенные картины в подтверждение своей теории и подписывает их то 1903, то 1904, то 1910 годом. Казимир Малевич, продолжение 1. Цветочница, 1930 2. Сестры, 1910 3. Бульвар, 1930 4. Весна, 1929 5. Безработная девушка, 1930