Ветер был злой и голодный. Это не литературный оборот, а чистая правда. Он срывал куртки и капюшоны, держал причёски в вертикальном положении, раскачивал, как игрушечные, машины, нёс по улицам не клубы, а целые потоки пыли и вообще изгалялся над местечком, как только мог. И это все при том, что был самый теплый день октября, он же последний из теплых. Завтра по прогнозу похолодание и дождь. Мы ехали в далёкую часовенку, что в хуторе Плешаков. Ехали не просто так, а по деликатному делу. Мимо летели выдранные ветром сухостои и шары перекати-поля, листья и палки, песок и чёрная угольная пыль...

Виктор Андреевич сидел у окна, которого больше не видел. Привычка осталась с тех времён, когда глаза ещё различали свет и тень, очертания и цвета. Теперь только тепло солнца на лице напоминало, что за стеклом – день. Три года прошло с того инсульта. Три года темноты после семидесяти лет, наполненных музыкой и красками. Концертные залы, аплодисменты, чёрный рояль под лучами софитов – всё осталось по ту сторону черты, которую врачи деликатно называли «необратимыми изменениями зрительного нерва». В доме престарелых «Осенний сад» его поселили в угловую комнату на втором этаже...