Телефон в кармане завибрировал ровно в тот момент, когда пальцы моей новой ученицы, Лизы Воробьевой, в очередной раз запутались в простейшем пассаже из этюда Клементи. Я поморщилась. Вибрация была долгой, настойчивой — так мне названивал только один человек во вселенной. Сын. Наверняка опять что-то срочное в духе "мам, у нас соль кончилась, ты купишь?". Срочность, достойная вызова МЧС, не иначе. — Лиза, стоп, — мой голос прозвучал суше, чем я планировала. — У тебя здесь не нота "фа", а какой-то диез головного мозга...

Я не забуду это чувство. Лёгкий холодок между лопаток, когда прочёл ту короткую новость: «Светлана Пенкина найдена мёртвой в своей квартире в Минске». Без деталей, без драмы, без заголовков на весь экран. Просто — умерла. И всё. Она лежала мёртвая четыре дня. Не на сцене, не под вспышками камер. В съёмной минской квартире, где никто не услышал её последние слова. Если они были. Телефон молчал. Сын не дозвонился. Коллеги в музее, где она работала директором, начали беспокоиться. Поздно. Когда дверь, наконец, открыли — за ней была уже тишина...