Дмитрий Воденников о странных генах, неправильных именах и нашей тяге к неведомому. Когда-то к писателю Пришвину постучали в калитку. На улице была зима, на участке лежал снег, выходить никуда не хотелось. - Вам кого? – спросил писатель. Тонкий женский (а может, детский?) голосок ответил ему: – Здесь живет литер... атор? - Писатель Пришвин? – переспросил тот. - Сейчас посмотрю, - был ответ. Чем-то пошуршали, развернули, потом читают по листку: – Комсомольская, 85, дом Пришвина, Литер Атор. Вышел из дома Пришвин (а что делать), протопал по снегу, открыл калитку, за ней большая уже девица...

Признавайтесь, кто из вас после окончания школы перечитывал Пришвина, этого последнего сына Серебряного века? Я догадываюсь, да и сама к нему возвратилась недавно. Мы привыкли со школьной скамьи, что Пришвин — это замечательные рассказы о русской природе, такие как «Лисичкин хлеб», «Синий лапоть», «Как Ромка переходил ручей», «Как я научил своих собак горох есть», «Дедушкин валенок» и многие-многие другие. Мы читали его «Кладовую солнца», «В краю непуганых птиц», «Лесную чашу», «Зеленый шум», «Кащееву цепь», «Голубиную книгу»...