Тридцать первого декабря в квартире Светланы пахло не хвоей и мандаринами, а валерьянкой и тяжелым, липким ожиданием скандала. Света стояла у окна, глядя, как серые сумерки опускаются на заснеженный двор. Ей было сорок восемь, но в отражении темного стекла она видела уставшую женщину без возраста, с потухшими глазами. На столе, накрытом крахмальной скатертью, уже стояла парадная хрустальная ваза с фруктами — гордость свекрови, Галины Петровны. Ваза эта была символом Светиного семейного рабства: к ней нельзя было прикасаться без разрешения, ее нужно было протирать спиртом, чтобы грани «играли»...