Когда композитор ставит последнюю ноту в большом произведении, над которым он трудился недели, месяцы, а иногда и годы, ему, наверняка, хочется как-то запечатлеть значительность этого момента. Условно говоря, разбить бутылку шампанского о борт построенного корабля, который теперь отправляется в свободное, отдельное от автора, плавание. Или поставить на нём какой-нибудь финальный знак, что-то вроде личной печати. Тут все поступают по-разному. Чаще всего композитор просто ставит свой автограф и фиксирует для истории, где и когда было написано это сочинение...

Как правило, все великие композиторы прошлого запечатлеваются в массовом сознании довольно однобоко. Бетховен видится многим исключительно бурно-героическим, Шопен - утончённо-меланхолическим, Россини - остроумным балагуром, а Римский-Корсаков - оперным сказочником. Но всё это верно только отчасти. Что касается Гайдна, то он обычно ассоциируется у нас с ценностями солидного возраста, когда все жизненные коллизии уже пережиты и сведены к сухому остатку, к простой схеме здравого смысла и умеренности...