Был вечер. Или предрассветье. Время текло сиропом. Константин Дмитриевич Бальмонт парил по салону. Не буквально, конечно. Но почти. Он был легок. Очень легок. Легче шелка. Легче рифмы "любовь – кровь". Он двигался струйкой солнечного света, даже ночью. Ибо он был Бальмонт. Солнцепоклонник. Андрей Белый стоял у рояля. Не играл. А вибрировал. Весь. Каждая клеточка. Каждая мысль. Каждая спираль в его волосах. Он созерцал пятно лунного света на паркете. Пятно было овальное. Очень овальное. Так овально, что Белый уже видел в нем мистический глаз Штейнера или схему апокалипсиса...

Вечерний свет погас. Чуть дышит гладь воды. Настал заветный час Для искристой Звезды. Она теперь горит, Окутанная мглой, И светом говорит Не с Небом, а с Землей. Увидела она, Как там внизу темно, Как сладко спит волна, Как спит речное дно. И вот во мгле, вдали, Открыв лицо свое, Кувшинки расцвели И смотрят на нее...