Лондон, конец XIX века. В студии викторианского художника Эдварда Бёрн-Джонса пахло скипидаром и дорогим табаком. Мастер работал над очередным полотном, используя свою любимую палитру — глубокие, насыщенные тона. В гости заглянул коллега, Лоуренс Альма-Тадема. Разговор, как обычно, зашел о секретах ремесла, о пигментах. И тут прозвучала фраза, которая навсегда изменила отношение Бёрн-Джонса к живописи. Это было не просто недоумение. Это был удар под дых. Художник замер с кистью в руке, глядя на тюбик с коричневой краской так, словно это была ядовитая змея...