Галина Илюхина

Истинных свидетелей блокадного времени становится все меньше — те, кто может сегодня рассказать о тех страшных 900 днях, тогда были детьми. И тем сильнее и правдивее звучат слова их воспоминаний — отчетливых, полных мелких деталей, какие может запечатлеть только детская память. Сегодня мы попросили поделиться своими детскими воспоминаниями Нину Григорьевну Эльбек, которая провела в окруженном Ленинграде всю блокаду. В день снятия блокады ей было всего пять лет. - Нина Григорьевна, расскажите, пожалуйста, что Вы помните о блокаде? Перед войной меня водили в детский сад на наб...

Эта чернильница была всегда. Причем «всегда» не только для меня, но и для моей мамы, Елены Николаевны Савиновой, в девичестве Алфёровой, а в детстве - просто Лёки, как звали её домашние. Чернильница еще до лёкиного рождения появилась на папином столе, в компании с бронзовой карандашницей, вазочкой для перьев и массивным пресс-папье. Вся эта роскошь покоилась на тяжеленной подставке серого мрамора, и так и притягивала маленькую Лёку, поскольку трогать что-то на письменном столе ей было строго-настрого запрещено...

Если взрослые что-то долго и безуспешно ищут, под конец поисков непременно разводят руками и говорят, вздыхая: «Наверное, на антресолях». Антресоли — самое таинственное место в квартире. Там и вправду может исчезнуть вещь, как, например, мои башмачки — ярко-красные, с блестящими пряжечками! Когда мне их купили, я была счастлива. Но они оказались велики, и их спрятали на антресоли до весны. Весной искали-искали — не нашли. А к осени я из них уже выросла… Там, на антресолях, высоко-высоко под потолком,...

Добыча елки в советское время была делом непростым. Продавали их на официальных елочных базарах, которые открывались при большинстве городских рынков, а в районах новостроек — рядом с магазинами или остановками. К огороженным для этой цели загончикам всегда толпилась очередь. Продавались елки по длине: рубль за метр. Однако деревца эти были весьма унылые — длинные и лысые. Но и их раскупали быстро, оставались совсем уж негодные, с обломанными верхушками. Поэтому покупали по две елки-палки и связывали их вместе, получив в итоге относительно пушистую красавицу...

Сопя и толкаясь у окна, мы с сестренкой смотрим во двор. Там стоит грузовик, и папа вдвоем с хмурым дядькой-шофером выносят из парадной наши вещи: узлы с одеялами, раскладушку, большой рыжий чемодан с блестящими уголками, корзинку с посудой, примус, зеленый эмалированный рукомойник... Идет мелкий дождик, и вещи быстро исчезают в брезентовом кузове («грузове», как мы с Ниночкой вполне логично его называем). За процессом с любопытством наблюдают соседские ребятишки. Эх, жалко, что мама не разрешает нам выйти: «холодно, простудитесь!»...

«...В доме на 19-й линии В.О., где мы жили еще до войны, был магазинчик. Туда каждый день на лошади, запряженной в высокую телегу с резиновыми шинами, привозили продукты. Иногда лошадь оставляли стоять и привязывали к морде мешок с овсом, и она там потихоньку питалась, задумчиво моргая. Я помню, как меня мама в первый раз послала в этот магазинчик за папиросами и еще за чем-то. Мне никак было невозможно дотянуться до окошечка кассы, и тогда вдруг откуда-то сбоку высунулась огромная (мне так тогда показалось) ручища, взяла у меня купюру, а потом насыпала мне сдачу целой горстью мелочи...