Тютелов

самолет взлетает со скоростью света, прижимаются клаустрофобные аэрофобы к креслам, стюардесса Жанночка без берета, распахивает руки в жилете, как весла. напитки, толстый мужик отстегнул удавку, вытащил столик, поставил колу, а сзади парнишка прячет в ботинке травку, просит водку, ему страшно, достает таблеточку демидрола дети кричат на всю консервную банку, наводят страх, кажется, что сейчас, кислородные маски выпадут, но наизнанку, и их не получится надеть в этот раз, я опаздываю на эту крылатую птицу, прошу заменить мне билет на ту, то через 30 минут, я когда-нибудь улечу за границу, но пока до петербурга обматываю вдоль живота жгут. я проверяю жилет под сидением аэробуса, и затаскиваю стюардессу - жизнь в туалет, спустя пару секунд на ней уже нету пояса, и в самолете погас свет. очень сильно трясет и кидает в разные стороны, вот бы выжить мне, кричу маты пилоту, а стюарды летают поровну, ищут мою туалетную спутницу по всему самолеты. падают кислородные маски, детей нет, но орут взрослые, и вот уже скоро польется кровь краскою, но погода меняется, предотвращая все кровеносное. совершена посадка, улыбка уже не скрывается, но все люди плачут, раскрыв рот, и тут на табло появляется: "разбился предшествующий самолет»

ты представляешь, в Москве растет грецкий орех, а в Петербурге нет - и это беда. я понимаю, меж нами миллионы помех, которые нам не решить никогда. я понимаю, что у нас ничего не выйдет, что нам помешает скорость и спех, и кто-то из нас забудет про этот грецкий орех. я понимаю, ты любишь тех у кого больше веса в словах, но ты представляешь, …, орех! я не видел его в таких больших городах. я смирюсь, перестану пить и ночами рыдать, я начну улыбаться, не драться, все будут слышать мой смех. только, когда ты забудешь меня вспоминать, выйди из дома, подними свою голову, там дерево грецкий орех.

найдется каждый из нас лишь в том, что сердце предложит в час, когда мы своим детским ртом прекратим говорить о Нас. усядемся и возьмем рюкзаки - выкинем всякий хлам, поймем какие мы дураки, что дурка плачет по нам. в творительный упадем падеж - всем сердцем своим упадем, забудем про «дательный» без одежд и будем теплеть нутром. найдем себя мы тогда, когда перестанем себя винить, когда наши с тобой города перестанет скреплять нить. когда найдем мы с тобой, наконец, кого-нибудь повзрослей - не так, конечно, чтобы мертвец, но самый чистый из всех людей. хотя, быть может, увидимся мы, когда-нибудь и вдвоем, и выберемся из злобы тюрьмы - прижмемся к ребру ребром. @

пектакль начат, смотри аншлаг, мурашки бегут на теле и как бы мы этого не хотели, кому-то придется сделать навстречу шаг. горят софиты и поставлен стол и мы с тобою в танце у граммофона, и падает пыль с советского плафона, на шее делая укол. за стенами театра гудят машины, час ночи - трещит садовое кольцо и улыбаясь твое лицо румянее кожи нектарина. семь тридцать - такая рань. виднеется гудящий город прям с балкона и мне не хватит лексикона, и слов любви - перехожу на брань. спектакль закончен и был аншлаг, мурашки бегут получать награды и нам двоим упасть в это чувство надо но каждый из нас делает шаг назад.

ужин был сух, ветер иссяк - только из рук сыпется мак прямо на пол, венами расходясь - и ты свеженький, как дерол, заново вдруг родясь. наутро, как холст, бел. с сухость на губах. то, что вчера пел - потерянное в словах. то, что вчера пил, вышло в холодном поту, тот, с кем вчера был, мертвым лежит на полу. в голове шальной бит, пулей проходит сквозь, там навылет чудесный вид - я говорю всерьез. но не опуская рук, тянется нить - это не мак - это тебя забыть.