Любимые аудиокниги

Гео́ргий Миха́йлович Ви́цин (5 [18] апреля 1917, Териоки, Выборгская губерния, Российская империя — 22 октября 2001, Москва, Россия) — советский и российский актёр театра и кино; народный артист СССР (1990). Биография и творчество Родился 5 апреля (18 апреля по новому стилю) 1917 года в Териоки (ныне — город Зеленогорск в составе Курортного района города Санкт-Петербурга[1]), в семье Михаила Егоровича и его жены — Марии Матвеевны. Позже мать исправила документ о рождении сына на 23 апреля (6 мая по новому стилю) 1918 года, чтобы иметь возможность отправить Георгия в оздоровительную школу[2]. Когда Георгию было восемь месяцев, его родители переехали в Москву, где Мария Матвеевна сменила несколько мест работы, прежде чем устроиться билетёром в Колонный зал Дома союзов. Иногда она брала сына с собой на выступления, а с двенадцати лет Георгий начал выступать в школьных спектаклях. В 1926—1933 годах он учился в Московской школе-семилетке № 26, по окончании которой учился течение года в Театральном училище при Малом театре (ныне — Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина), откуда был отчислен в 1934 году за неудовлетворительное поведение. В этом же году он подал документы сразу в три театральных учебных учреждения, и во все Георгий смог пройти: студия Дикого, театр Революции и училище им. Вахтангова. Выбрав последний вуз, он проучился там только один год и перевёлся в театральную студию МХАТ-2. Здесь он учился в 1934—1936 годах у Серафима Бирман, Аркадия Благонравова и Владимира Татаринова[2]. С 1936 года Георгий Вицин работал актёром театра-студии под руководством режиссёра и педагога Николая Хмелёва, где вскоре у Вицина начался роман с женой Хмелёва — Надеждой Тополевой[3]. В 1937 году театр-студия Хмелёва влилась в Московский драматический театр имени М. Н. Ермоловой, художественным руководителем которого Николай Хмелёв был до своей смерти в 1945 году. Вицин проработал в этом театре по 1969 год. С 1969 года и до конца жизни он работал в Театре-студии киноактёра. Дебют Георгия Вицина в кино состоялся в 1944 году в эпизодической роли опричника в фильме «Иван Грозный» С. М. Эйзенштейна. Однако, известность пришла к актёру после фильма-комедии «Запасной игрок», в котором он исполнил роль Васи Веснушкина. Самую широкую известность Г. М. Вицину принёс образ «Труса», воплощённый им в ряде кинокомедий режиссёра Леонида Гайдая: «Пёс Барбос и необычный кросс», «Самогонщики», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», где актёр работал вместе с Юрием Никулиным и Евгением Моргуновым. Этой знаменитой тройке Гайдая («Трус, Бывалый и Балбес») установлены памятники в Ереване, Башкирии (2015), Иркутске (2012), Перми (2010) и Хабаровске[4]. Последний раз Вицин снялся в кино в 1994 году в фильме «Хаги-Траггер», однако концертные выступления актёр не прекращал до конца жизни[5]. Последнее театральное выступление актёра состоялось в «Государственном театре киноактёра», откуда он был госпитализирован в одну из московских больниц, где умер 22 октября 2001 года[6]. Прощание с Вициным состоялось 25 октября 2001 года в Москве в Центральном доме кино, и в этот же день он был похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы[7].

17 апреля 1894 года в Москве родился Борис Щукин, чье имя носит Театральный институт при Государственном академическом театре имени Евгения Вахтангова. Щукин с детства любил театр и активно участвовал в самодеятельности, но связать свою жизнь с этим видом искусства долгое время не представлялось возможным. Он прошел Октябрьскую революцию, работал слесарем и помощником машиниста, служил сначала в царской, а потом и в Красной армии… Как-то в начале января 1920 года Щукин увидел в газете объявление о приеме в студию Вахтангова. В назначенный час направился в студию на Остоженке. Сам Вахтангов был болен, вместо него слушания проводил Борис Захава. В тот день Щукин выдержал испытание. Ему было тогда 26 лет. После поступления в студию Щукину долго не давали ролей. Только весной 1920-го его поставили играть почтальона в инсценировке чеховского рассказа «Ведьма» — и то лишь потому, что не хватило актера. Вахтангов присутствовал на экзамене и остался очень доволен игрой Бориса. В постановке чеховской «Свадьбы» он дал Щукину роль грека Харлампия Спиридоновича Дымбы. До шести часов вечера Щукин работал в артиллерийской школе, а потом через весь город шел пешком с Ходынки на Арбат в студию. По дороге собирал нужные для роли краски от армян и чистильщиков сапог. Репетиции обычно начинались поздно вечером и иногда продолжались до 7 часов утра. Несмотря на то, что позже ему дали другую роль в спектакле, Щукин был счастлив, потому что учился у величайшего режиссера. В 1921 году его зачислили в основную труппу и поручили роль Тартальи в спектакле «Принцесса Турандот». Позже, уже после смерти Вахтангова, был Лев Гурыч Синичкин в водевиле Ленского, Полоний в «Гамлете» и многие другие. Знаковой ролью для Щукина стал Егор Булычов из одноименной пьесы Горького. Борис Захава, ставивший спектакль, рекомендовал актеру прочесть исследование Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», потому что эта книга раскрывала смысл горьковской пьесы. Актер вспоминал: «Я приходил домой только к обеду и потом снова уходил с пьесой на высокий берег Волги. Иногда я бродил по берегу до утра, неотступно работая над образом Булычова, и, любя его все больше, все больше восхищался глубиной и богатством пьесы». Позже Горький признавался: «Я и не думал, что я написал такого Булычова». Рассказывают, что эта роль Щукина привела писателя к мысли, что Ленина в театре должен сыграть именно Борис Васильевич. «Как он мне напоминает Ленина своей манерой, походкой, речью!», — говорил Горький. Так и случилось. Щукин предстал в образе вождя в 1936 году в спектакле «Человек с ружьем», сыграл его в двух картинах — Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». Роль Ленина сделала Бориса Васильевича всенародно известным. Над образом вождя Щукин работал и дни, и ночи. Он изучил массу разных материалов, встречался в Кремле с Надеждой Крупской. Несколько часов она рассказывала Борису Васильевичу о привычках, симпатиях и антипатиях Владимира Ильича, литературных и художественных пристрастиях, как он работал и отдыхал, подарила альбом с любительскими карточками Ленина. Уже тогда актер жаловался на сердце и плохое самочувствие. Его отправляли лечиться на море — на Кавказ и в Крым, но и там он работал над самым главным в своей жизни образом. Ответственность на Щукина возложили просто космическую. Щукин преуменьшал свое болезненное состояние, говорил, что ему стыдно стать «курортным отцом». 4 октября 1939 года Борис Васильевич заболел ангиной, также ему поставили миокардит. На 11 октября была назначена премьера «Ревизора», где он играл Городничего. Актер вроде бы начал выздоравливать, был весел и оживлен, только сильно мерз. Накануне трагического дня весь вечер с ним пробыл режиссер Рубен Симонов — друзья шутили, расстались весело. Супруга Щукина закутала мужа, попросила поменьше читать и оставила на диване в кабинете. 7 октября она обнаружила его на том же месте без признаков жизни. Врачи предположили, что смерть наступила во сне, примерно в 2 часа ночи. Похоронили Бориса Щукина 9 октября 1939 года на Новодевичьем кладбище

Анекдоты.

Анекдоты.

Анекдот — Молодой человек, а шо это вы здесь паркуетесь на своём драндулете, как у себе дома? — Так потому, шо почти у себе дома. — «Почти» в Одессе не считается. Вы чейный? — Я тёти Цилин. — Циля! Этот шлимазл твой? — Мой! — А драндулет чейный? — Евойный. — Ну и кто это? — Здрасьте! Это ж Додик. — Вот этот шикарный юноша тот самый сопливый Додик, которого тибе привозили с Бердичева для покушать? — Ну! — Ай, какой вырос! А он до нас надолго? А то у миня есть троюродная племянница… — Это на потом. Софа, вам базар делать надо? — Ну! И шо? — Так нас могут подвезти. — А взад? — И взад тоже. — Шикардос. Додик, а ну-ка побибикай, шоб все соседи с*охли с зависти, особенно Фира… Ой, Циля, а мы можем проехать медленно мимо лавочки этого ади*та, который Ефим Наумович… шоб ему стало грустно от нашего шикарного вида? — Додик, мы можем тама проехать? — Тётя Циля, для вас… я могу всё, шо завгодно, тока если это не нарушает правила движения. — Во-во… не-не… нарушать нам не надо. — Софочка, а шо вам надо на базаре? — Ойц, в принципе ничего. — А чо вы поехали? — Здрасьте! А дули покрутить. Я ж на машине… «По городу Одессе, на белом Мерседесе, в зелёной шляпе с розовым пером… красуясь и фасоня, катила тётя Соня, купив себе машину за бугром…» Ты м тыч… ты ды дым… пара ра ра рам… ля ля ля.

Дома я сказал, что весь день буду на объекте. На работе сказал, что есть срочные домашние дела. Вышел рано. Все, что необходимо, уже лежало в машине. Вперед! Место, куда притащили нас друзья для пикника неделю назад, показалось очень знакомым. Эти скалы, этот мелкий и узкий проход между ними, обрывающийся сразу за поворотом сумасшедшей глубиной... Было это! Со мной было! Люди пили, ели, веселились. А я делал вид, что мне тоже весело и вспоминал, вспоминал... И уже дома, вдруг... Нас привез сюда папин друг, причем, еще с войны. Имя у него еще было смешное: Дора. Элиадор, значит. Но генерал... Нет, не так! Сначала дядя Дора – правда смешно? – пришел к нам в гости. Ну, они с папой выпивали по чуть-чуть, вспоминали... А потом мы с папой начали рыбалкой хвалиться. Та-акой клев был на восьмой Фонтана! А дядя Дора только посмеивался. - Эх, ребята, ребята... Эх, рыбачки, рыбачки... Ладно! Покажу вам место. Но, чтоб никому! Наутро он заехал за нами на своей новенькой синей «Волге» с хромированным оленем на капоте. - Ну, что, бойцы, погнали? Асфальт, проселок, вообще бездорожье. Человеческое жилье давно осталось позади, а мы все гнали по рыжей степи, аж пока слева и далеко внизу не показалось синее до невозможности море. Машину оставили наверху и стали спускаться, оступаясь и бранясь. Пляжа практически не было, имелась только узкая полоска песка, а все остальное пространство было занято скалами, выбравшимися каким-то образом на берег. Некоторые из них были гладко обтесаны. - Каменоломни... – сказал дядя Дора и показал вверх. Точно! Метрах в десяти от берега в горе было несколько огромных отверстий – входов в катакомбы. Два огромных охристых куба вошли в воду, оставив для меня только узкий-узкий проход. Я шагнул вперед. - Там глубоко! – предупредил папин друг. Глубоко? Что он загибает? Даже мне – мне! – там было по колено! Потом надо было повернуть вправо. Я шагнул и... У-у-ух, как глубоко там было! Метров... Нет, не знаю сколько, ибо, уйдя под воду, забил руками, выбиваясь на поверхность. Красота! Солнце разбросало по водной ряби монетки. Все это невиданное богатство было моим. Я поплыл, собирая, собирая гребками серебро. Жадный? Нет! Счастливый! А потом была рыбалка! Надо было наживить рачка на крючок, закинуть леску самолова в воду, посчитать максимум до пяти и ощутить рывок. Подсечка и огромный, головастый бычок-кнут вытащен на берег и насажен на кукан. И уха... На пустом берегу, далеко-далеко от всех на свете забот. Папа с другом вспоминали войну, а я ел, ел... Еще бы! Во-первых, я поймал много-много рыбы для этой ухи. А во-вторых, - это важно, поймите! – в уху был влит старшими целый шкалик водки! - Так положено! – сказал дядя Дора и папа согласился. От шоссе к заветному месту, мимо коттеджей и дач оказался проложен асфальт. Да и спуск вполне обозначен довольно удобной тропинкой. Берег был пуст. И то хорошо! Я разложил снасти, снарядил их, потом разделся и залез на скалу. Потом посадил рачка на крючок и закинул леску в воду. - Раз... два... три... На счете «десять» леску дернуло. Есть! Часа через два с полсотни бычков сидели у меня на кукане. А дальше что? - Стану вспоминать! – решил я. Но не вспоминалось! В голову назойливо лезли домашние заботы, а когда их отогнал, полезли заботы рабочие... Я собрался и поехал восвояси. - Что-то ты рано с объекта! – сказала жена, когда в обед появился дома. Но это были цветочки. Ягодки начались, когда я предъявил ей рыбу. - Издеваешься! – кричала она. – Что мне теперь делать с этой рыбой? Тут же чистить только полдня! - Сваришь уху... Настоящую! - На полк? На батальон? Нас же всего двое! Жена пошла по соседям умолять принять в дар хоть по десятку бычков. А я лег на диван и стал глядеть в потолок. И не было мне ни хорошо, ни плохо. Просто день, так спешивший стать субботой, взял и остался обычным понедельником.

Анекдоты.