Евдокия Гришенко

Протиснувшись под решеткой, Роберт Лэнгдон оказался у входа в Большую галерею.  Ощущение было такое, точно он заглядывает в пасть длинного и глубокого каньона. По обе  стороны галереи поднимались голые стены высотой футов тридцать, верхняя их часть утопала  во тьме. Красноватое мерцание ночных ламп в плинтусах отбрасывало таинственные блики на  полотна да Винчи, Тициана и Караваджо, которые свисали с потолка на специальных проводах.  Натюрморты, религиозные сцены, пейзажи, портреты знати и сильных мира сего.  Хотя в Большой галерее была собрана, пожалуй, лучшая в мире коллекция итальянских  живописцев,...

По центру на определенном расстоянии друг от друга размещались ста туи или огромные фарфоровые вазы, что помогало разграничить тематические экспозиции, а  также разделить поток движения посетителей.  Фаш молча и быстро шагал по правой стороне коридора, взгляд его был устремлен  вперед. Лэнгдону же казалось просто непочтительным пробегать мимо величайших мировых  шедевров, не остановившись хотя бы на секунду, чтобы посмотреть на них.  Хотя разве можно разглядеть хоть что-то при таком освещении, подумал он.  Мрачное красноватое освещение навевало воспоминания о работе в секретных архивах  Ватикана, в результате которой он едва не лишился жизни...

Соньер выглядел на удивление крепким для своего возраста… и вся его мускулатура  была, что называется, на виду. Он сорвал с себя одежду, аккуратно сложил рядом на пол, а  затем улегся на спину в центре широкого коридора, строго посередине помещения. Руки и ноги  широко раскинуты, так смешно торчат руки у снеговика, которого зимой лепят дети… Нет,  точнее, он походил на человека, которого растянули и собрались четвертовать некие невиди мые силы.  Кровавое пятнышко на груди отмечало то место, где в тело вошла пуля. Крови было на  удивление мало, лишь небольшая темная лужица.  Указательный палец левой руки тоже был в крови, точно его окунали в рану...