Валерий Мужев

Г-н Салама, жестом выразив недовольство, позвонил в магазин, чтобы спросить, нет ли новостей, и сказал кому-то на французском языке, который долго отвечал на звонок, что он не сможет пойти до закрытия, потому что в восемь часов в актовом зале Ateneo начинается фортепианный концерт. Вчера Неделя испанской культуры открылась конференцией по литературе, которая собрала определенную аудиторию, но сегодня господин Исаак Салама волнуется, потому что выступающий пианист не очень известен, и он опасается, что он тоже не очень хорош. Если бы это было так, он не приехал бы в Танжер, чтобы дать концерт за такие небольшие деньги...

Я не хотела быть еврейкой, когда другие дети бросали в меня камни в парке в Будапеште, куда я ходила играть со своими сестрами, которые были старше и смелее меня и защищали меня. Тогда еврейство вызывало у меня такой же стыд и такую же ярость, как и позже, когда я стал парализованным, калекой, хромым, а не инвалидом или инвалидом, как говорят эти имцилы, как будто изменение слова сотрет оскорбление, вернет мне возможность пользоваться ногами. Когда мне было девять или десять лет, в Будапеште, я хотел не того, чтобы мы, евреи, были спасены от нацистов. Я говорю ему и мне стыдно: то, чего я хотел, - это не быть евреем...

Я не хотел, чтобы меня кто-то видел, говорит он, я хотел спрятаться в темноте, в подвале, как те монстры в кино. Прошли годы, прежде чем он смог нормально выходить на улицу, ходить по магазину на костылях. Он заметил, что постепенно деформируется, что его ноги становятся все более худыми, а туловище все более раздутым, плечи слишком широкими, а шея слишком глубокой. Он падал в магазине на глазах у покупательниц, когда покупателей было еще много, и когда продавщицы прибегали его поднимать, он ненавидел...

Если бы только он тогда послушал своего отца, если бы только он был хоть немного терпелив, если бы только он не ехал так быстро по одной из тех испанских дорог в пятидесятые годы, раздуваясь от высокомерия, говорит он, презрительно кривя свои полные губы, полагая, что он может все, что угодно, что ему все подвластно. Незадолго до рассвета, выходя из крутого поворота, машина выехала на левую сторону дороги, и он увидел перед собой желтые фары грузовика. Я должен был уйти тогда, говорит г-н Салама, и он понимает, что повторяет те же слова, которые он слышал от своего отца столько раз, то же стремление...

Г-н Салама понял, что его отец просчитывает возможность продажи бизнеса и эмиграции в Израиль. Но он ни за что не хотел снова менять страну: ему следовало прислушаться к моему отцу, говорит он сейчас, в очередной из своих приступов сожаления, потому что Испания не хочет иметь ничего общего ни с испанскими вещами в Танжере, ни с испанцами, которые все еще здесь. В Марокко для нас все меньше и меньше места, но и в Испании нас не хотят. Пенсии, которую я буду получать, когда закрою магазин, в котором у меня почти...