Юрий Афонышев

Не забудьте нас, невольников, Заключенных, Христа ради! Пропитайте-ка, наши батюшки, Пропитайте нас, бедных заключенных! Сожалейтеся, наши батюшки, Сожалейтеся, наши матушки, Заключенных, Христа ради! Мы сидим во неволюшке, Во неволюшке - в тюрьмах каменных За решетками железными,...

И в согласьи их годы шли. Пока солнце сияло над грешной землей, Пока вместе в землю пошли. Я был глубоко, от всего сердца растроган. Такое чувство бывает лишь тогда, когда человек глубоко верит в то, о чем поет. И какая чудесная старинная песня! А она вдруг уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Честное слово, сердце мое облилось кровью. Что поделаешь, я вообще непростительно жалостливый. Не помню, какими словами я ее утешал...

услышал слова, которые слетели с ее губ: - Тебя я люблю, ты единственный мой, желанный... А ты не смотрел на меня: сестра и сестра. Кизгайла спросил о моем согласии... Как я могла... своими руками отдать. - Голос ее прервался. - Роман, прости мне мой грех. Это все я. Но я не могла иначе... Роман молчал, сурово глядя в сторону. Я видел его крутой лоб, нахмуренные брови. Потом он сказал: - Другая никогда в таком не созналась бы. Одна ты... Поэтому и не могу я тебя ненавидеть. И любить тебя это твое признание мне не помешало бы...

домишек хутора проходил едва ли не первый совет, на котором вели разговор о восстании. В каком именно, он забыл. Помнил - у пруда. Что делать с палачом? Андрея не должны были везти на Болото. Его ждала "кобыла" прямо во дворе тюрьмы. Но знаменитого "Берегись, ожгу!" не миновать было и ему. И тут Чивьин проговорился, что Кирюшку легко подкупить. Тогда он, нанеся первый удар, остальные делал больше по "кобыле", чем по спине. Раскольник ничего не знал. Он думал, что Алесь и его спутники просто интересуются городом...

Задрожал ветхий помост. А Роман поднялся, стоит и руки вверх тянет. Правая рука выше кисти отсечена, левая - наискось, остались на узком обрезке мизинец и безымянный палец. То ли пожалел палач, то ли не рассчитал. И тут лекарь из еврейского кагала засуетился - только желтая повязка мелькает. Помазал чем-то обрубки, и кровь свистать перестала. Чуть капает. А Роман был так силен, что даже сознания не потерял и остался стоять на ногах. Так и окончилось все это. Не получилось устрашения...

А церемониймейстер продолжал: - Сила и мощь, опора бога, владыка кочевных стежек и уздечки, всего же превыше - шляхтич! Снова запела труба. У трубача под носом висела большая капля и глаза были красные, как у кролика. Не успел он окончить, как в дверях появился человек, который никак не мог быть владыкой кочевных стежек, потому что носил монашескую рясу. У человека была непокрытая голова, тройной подбородок и волосатые руки Его не успели...

- Лжете. Люди убивают не себя, а других, они выпустили на землю тысячи привидений. Я не верю, я никогда не чувствовала этого, значит, его нет. Я ни к кому не хочу прикасаться - я хочу спрятаться от каждого. Я никого не хочу "целовать", о чем так много и странно пишут ваши книги, - люди кусаются. Даже теперь подобный разговор пугает некоторых мужчин, что же говорить про те времена. Я не принадлежал к нахалам, но мне не было стыдно: она разговаривала о любви так, как иные женщины о погоде. Она не знала, ничего не знала об этом, она была неразбуженная, совсем холодная, холодная как лед...