Приключения

После допроса Фрейи, злой, но именно от этого переполненный кипящей энергией, жаждой деятельности, князь-воевода поднялся во двор вместе с княгиней, приказав предварительно запереть пленницу в одной из клетей подвала, но запретив кату прикасаться к ней. Ероха, уже предвкушавший волю, которая ему давала возможность безнаказанно издеваться над людьми, только моргал в расстройстве узкими глазами, но возразить не посмел. Злой хозарин свое дело любил, делал его всегда основательно и со старанием и испытывал удовольствие от мучений жертв. Сейчас князь этого удовольствия его лишил. Кузнец перекинул из руки в руку молот и посмотрел вопросительно на Дражко...

— Турнир большой, — сказал Оливье. — Перед вами обширный выбор противников. И ни к чему бахвалиться до того, как вы покажете себя в деле. — Итак, господа, — повернулся герцог к зачинщикам. — Я согласен принять на себя командование отрядом в меле. Завтра утром попрошу вас прислать ко мне тот десяток воинов князя Бравлина, что попадает под мою команду. Правда, я предпочел бы датчан, но мой соотечественник граф Ксарлууп по непонятной причине задерживается, и придется пользоваться тем, что окажется под рукой. Я соберу оставшихся из посторонних рыцарей. Мне говорили, что на окраине лагеря безвылазно сидит в своей палатке какой-то аварский гигант...

И он оглядел пришедших цепким, холодным и недобрым, как сразу заметил Оливье, взглядом, хотя только еще несколько секунд назад глаза его улыбались и светились, старательно показывая удалую радость. И граф сразу подумал, что в прославленном датчанине лицедейства больше, чем рыцарства. От таких людей можно ждать удара в спину. Более того, они потом сумеют вывернуться, преподнести этот удар, как собственное геройство, и посмеяться над жертвой своего предательства, •— Чем могу быть полезен вам, милостивые государи? Или вы пришли занимать очередь на поединок со мной? — Это мы успеем сделать в последний...

Между тем они уже спустились с Песенного холма. Эделинги и сарацин остановились и оглянулись, поджидая отставших. До лагеря напрямую осталось пройти меньше тысячи шагов. Там, перед лагерем посторонних участников турнира, уже не было большого костра, освещающего окрестности, как большой костер освещал почти всю королевскую ставку, однако у палаток горело множество костров малых, и заблудиться было невозможно. Местоположение шатра герцога Трафальбрасса они уже знали. Более того, посыльный рассказал Кнесслеру, что гер цог пользуется в нижнем лагере великой популярностью и чувствует себя там ничуть не хуже, чем король Карл среди своих подданных...

— Мы по-разному смотрим на некоторые вещи — Оливье нахмурил брови. — Да прекратите вы беспочвенные препирательства, — Кнесслер понял, что дело пахнет ссорой. — Забудьте прошлое. Сейчас мы прибыли на турнир, а не на поле сражения. И здесь вовсе не время выяснять, чье оружие более победоносно и при каких обстоятельствах. Пойдемте лучше к герцогу. Я уже отправил посыльного с предупреждением о визите. Герцог, должно быть, нас ждет. И он показал направление к палатке Сигурда или Зигфрида, как называл датчанина Аббио. Сигурд, как посторонний участник турнира, расположился в общем лагере, а не на королевской сопке...

— Я охотно отправлюсь с вами. Особенно если вы представите меня еще и такому славному воину, как князь Бравлин Второй... — и граф поклонился в сторону только что подошедшего к ним Бравлина, разговаривающего по-гречески с Салахом ад-Харумом. — Я отлично вас знаю, граф, — сказал Бравлин сдержанно, если не сказать, что намеренно сухо. После обострения отношений между Бравлином и франками на королевском совете прошло еще слишком мало времени, чтобы князь забыл недавние оскорбительные слова королевского герольда, адресованные всем не франкам. — Точно так же, как знавал и Хроутланда. Если мне не изменяет память, лет десять назад я лично возглавлял атаку, которой сбросил ваш отряд в реку...

Сам же эделинг уже наслушался немало песен менестрелей и голиардов о Рансевальской битве, и не мог не восторгаться двумя героями франкского народа — Хроутландом и Оливье. Герои всегда остаются героями, и их подвиги способны вдохновить даже противника, каковым, по отношению к франкам, с детских лет считал себя Аббио. — Я признаюсь, что испытываю к вам симпатию и уважение, — сказал Оливье молодому эделингу, — хотя вы постоянно воевали против моих соотечественников. Более того, я посчитал бы для себя за честь испытать своим щитом силу вашего удара в турнирном единоборстве, но король назначил меня...

День был жарким, вечер теплым, но уже начало ночи подсказало, что в Саксонии стоит только май, и лето, как ни торопится, как не пытается в светлое время заявить о себе, все же еще не вступило во владение природой. Прохладный ветерок принес свежесть, легкость дыхания, и одновременно пообещал к утру прохладу. Прямо на вершине холма, на куче громадных валунов, неизвестно какой великой силой сюда занесенных, горел большой костер, видимый, должно быть, издалека. А уж ближайшие окрестности он освещал прекрасно. Три воина постоянно подкармливали прожорливое пламя из большой кучи хвороста, собранной королевскими пехотинцами по приказу всегда соблюдающего бдительность Бернара...

— Я знаю, Фрейя, что через час ты будешь висеть в этой камере на цепях, а рядом с тобой будет корчиться от боли герцог Гуннар. И вы оба будете очень много говорить, будете много вспоминать каждый в отдельности и помогать друг другу восстановить в памяти забытое. — Что? Герцог Гуннар... — не смогла поверить услышанному Фрейя. — Да кто же посмеет... — Дражко... — строго сказала Рогнельда, но продолжить не осмелилась. Она тоже поняла, что вместе с княжеством, вместе с мужем летит над пропастью. И невозможно повернуть назад. Невозможно остановиться, иначе погибнешь. — Я уже решился и отдал приказ...

В этом-то и была ее ошибка. Слишком Фрейя привыкла считаться со значением герцога Гуннара, чтобы бояться бодричей, которых она в душе презирала. Но эти слова кормилицы придали решительности и Рогнельде. — Да, Фрейя... Я помню... Отец спрашивал о тебе. Спрашивал, как ты справляешься с работой, спрашивал, как здоровье моей дочери и как здоровье твоей... — вдруг вспомнила Рогнельда, но заговорила она уже совсем без жалости, нечто заподозрив. — Почему он спрашивал о тебе, ответь мне, Фрейя? Почему мой отец спрашивал о тебе, о таком ничтожном для него человеке, так настойчиво? — Я — ничтожная!...

На подвальную каменную лестницу вышел кузнец в кожаном фартуке, держа в одной руке два молота, в другой — большие клещи. Насчет кузнеца Дражко не распоряжался. Значит, его вызвал сам хозарин Ероха. Следом за кузнецом к лестнице подошел толмач. Кат не владел датским языком. Он и по-славянски-то говорил плохо. За десять лет рабства из-за своей мрачной натуры так и не удосужился обучиться. Теперь уже и Дражко пора. Время дорого, а основные распоряжения уже отданы... Он спустился в нижний этаж, под самое основание закладки Дворца Сокола. Мрачные и сырые каменные глыбы основания здания освещались кровавым светом факелов, развешанных по стенам предельно далеко один от другого...

Княгиня в полной растерянности вышла, а князь-воевода прильнул к окну. С минуту он всматривался в торговые ряды на площади, потом увидел Сфирку и распахнул ставни. Разведчик заметил это сразу. Взгляды встретились, и Дражко подал знак. Князь-воевода уже шел во двор, когда с лестницы увидел, как разведчик вошел во Дворец, и махнул рукой, приглашая того с собой. Когда Сфирка догнал, Дражко сразу спросил: — И где твой долговязый лив? Сфирка излучал довольство. — Сидел, княже, внизу вместе с посольскими слугами. Наверх не поднимался, потому его и не повязали. Вроде как, и, не за что пока. Да при наших сварливых боярах и не хотелось бы этого делать...