Людмила Леонтьева

Я как-то беспомощно пожал плечами: — Знаю. — А как доктор? Я покачал головой. Скаут опустила взгляд на воду. — Клетка, бочки, провода и акула — все это запуталось, и он пытался перерезать тросы. Все произошло так быстро, только что он был… То есть я ни на миг не понимал, что такое происходит, а потом… Пока я продолжал мямлить, пытаясь подобрать слова для описания случившегося, Скаут глубоко-глубоко заглянула мне в глаза. — Все хорошо, — спокойно сказала она, кладя руку мне на плечо. — Я знаю, что ты ничего не мог поделать. — Я не мог до него дотянуться. Я пытался схватить его, но оказался недостаточно проворен, и… — Эрик, пожалуйста...

Скаут внимательно на меня посмотрела. — Остров в Греческом архипелаге? — спросил Фидорус. Я кивнул. — Это замечательный остров. Эрик и Клио провели там много времени, прежде чем… Прежде чем все это произошло. Сейчас там перед нами Наксос. По крайней мере, остров выглядит в точности так же. Как такое могло случиться? Что это значит, доктор? — Не знаю. Дай мне записи Эрика, те, что ты нашел в спальне. Я передал ему пакет с тетрадями. У меня дрожали руки, и мне никак не удавалось вытащить открытку из пластикового конверта, так что я сунул ее в карман и заковылял к выходу из накрененной каюты. — Эрик, — сказала Скаут, протягивая руку и кладя ладонь мне на предплечье...

— Из всех мест, где он мог бы оказаться в океане, почему людовициан выбрал именно это? — Может, его здесь и нет, — сказала Скаут. — Может, бочка плавает сама по себе. — Эта бочка плавает там не потому, что людовициан умен, — сказал Федорус, — она там плавает, потому что он туп. Скаут, не могла бы ты подвести нас поближе? Эрик, тебе пора приготовить гарпун. — А еще, — сказала Скаут, не двинувшись с места, — мы кренимся. — Это просто поразительно. — Доктор уставился в море, так стиснув леер, что у него побелели костяшки пальцев. — Неужели вам так трудно поверить, что я знаю, что я делаю, знаю, что...

И вкус ее губ, и их прикосновение, и тепло, и движения — все тогда было совершенным, как томительно сладкая мелодия, которая вдруг всплыла в памяти после многих лет забвения. Она наконец оторвалась от моего рта и посмотрела на меня так, словно в нашем поцелуе было нечто поразительное, нечто такое, с чем она не вполне могла совладать. — Ну, ясное дело! — беспомощно пролепетал я. Мы снова поцеловались. * * * Когда я открыл глаза, прохладное голубое утро уже согревалось новым солнцем, свежим и полным энтузиазма. После сна на палубе у меня болели спина и бока. Колено — словно заело. Правая рука — на ней спала Скаут, уткнувшись мне головой в плечо, — онемела...

Мы оба повернулись к доктору. Скаут скрестила на груди руки, а Фидорус еще на пару щелчков провернул рукоятку катушки. На этот раз из\\u0002под волн никакого сопротивления не было. Доктор стал крутить катушку быстрее, пока в воздухе не запрыгал, роняя капли, перекушенный конец лесы. Он отцепил удилище от его креплений и втащил на палубу. — Смотри: сверхпрочная леса — и как перерезана. Что-то вроде прилипалы? Скаут взяла лесу и осмотрела ее. — Что ж, иногда и я ошибаюсь, — сказала она. — Время от времени. — Значит, это был он? — спросил я. — Людовициан? Фидорус выбрался из своего рыбацкого кресла и поднялся, вытягивая в стороны руки и расправляя плечи...

Принтер тотчас начал печатать, выбрасывая листы в воду. Фидорус опустил руку за борт и, поймав мокрую страницу, передал ее мне. Это был мой рассказ, тот самый, что я написал кистью в воздухе прошлой ночью. — Если нам повезет, — сказал довольный собою доктор, — людовициан обнаружит этот след и направится прямиком к нам. Я еще раз просмотрел страницу, а затем бросил ее в море к остальным. — Подбавьте оборотов, шкипер Скаут! — крикнул доктор. Скаут посмотрела на нас с навесной палубы. — Вы только что назвали меня шкипером? — Так держать! — Ну и ну, — сказала она. — Есть так держать! Я улыбнулся. Глубоко внутри я начал чувствовать, что у нас на самом деле есть шанс справиться...

Если бы ты представил «лодку для ловли акул», то это была бы в точности такая лодка. Это, — он провел рукой по рубке, — коллективное представление о том, какой должна быть лодка для ловли акул. Вода все еще пропитывала мои джинсы, ботинки и куртку, но солнце не жалело сил и уже успело немного обогреть меня. У себя под пальцами я ощущал старую потертую палубу. — Коллективное представление? — Да, — кивнул доктор, — причем существующее в умах уже почти четверть века. Вот почему эта лодка так убедительно выглядит. Он протянул мне руку и помог подняться на ноги. Я старался совладать с качкой и стряхнуть капли морской воды, все еще сочившиеся из моей одежды...

Но важно не это, а идея, воплощенная в этих вещах, значение, которым мы наделяем их, располагая вот таким образом. Я снова окинул взглядом мешанину брусков, ящиков, картона и проводов. — В это надо поверить, да? Фидорус, казалось, что-то искал у себя в глубинах памяти. И через секунду нашел. — Ты слыхал о Матиссе? [51] Я кивнул. — Хорошо. Как-то раз один покупатель пришел с визитом в его мастерскую. Он долго смотрел на одну из последних работ художника, а затем неожиданно заявил: «У этой женщины рука слишком длинная». Знаешь, что ответил ему Матисс? Я помотал головой. — Он сказал: «Это не женщина...

* * С мокрыми после душа волосами, одетый в камуфляжные штаны, ботинки и плотную куртку с высоким воротником, найденную в комнате Эрика Сандерсона Первого, с тетрадями «Фрагмента» и другими своими находками в рюкзаке за спиной, со стаканом бумажек в одной руке и с пакетом, набитым диктофонами, в другой, я следовал за Фидорусом по уставленным книгами коридорам. — А как насчет Иэна? — Твой кот уже нашел туда дорогу. Любопытное животное, да? — Так вы говорите, у вас здесь лодка? — Я перешел тот рубеж, за которым меня уже ничем нельзя было удивить. — Сейчас увидишь, уже недалеко. Несколькими минутами позже коридор, по которому мы шли, закончился лестницей, спускавшейся к какой-то двери...