MARY MI

— Вали отсюда, старая! Тебе тут больше не место! Слова невестки ударили так, будто кто-то выбил табуретку из-под ног. Нина Петровна стояла на пороге собственной кухни — той самой, где сорок лет назад муж Володя целовал её в первый раз после загса, где дочка Катька училась печь блины, где внук Мишка делал первые шаги. Стояла и не верила, что всё это происходит наяву, а не в каком-то дурацком сне после вечерних таблеток от давления. Алина, невестка, возвышалась посреди комнаты как победительница на чужой территории...

— Да пошла ты вон отсюда, стерва! Слова прилетели раньше, чем Оксана успела закрыть дверь подъезда. Валентина Борисовна стояла на крыльце — вся в черном, с сумкой через плечо, будто на похороны собралась. Только покойник пока был жив и смотрел на свекровь из окна третьего этажа. — Ключ не подходит! — свекровь тряхнула связкой перед носом невестки. — Что ты удумала, змея подколодная? Оксана молчала. В кармане куртки телефон вибрировал — муж, конечно. Дмитрий всегда появлялся в самый неподходящий момент, как джинн из бутылки, которого никто не вызывал...

— Гулящая! — слово вылетело из кухни, как пуля, и Оксана замерла в прихожей, сжимая в руках пакет с детским питанием. — Да она тебе рога наставила, идиот! Посмотри на эту девчонку — разве она похожа на нас? Валентина Петровна стояла у окна, широкая, в застиранной футболке, и тыкала пальцем в сторону детской комнаты, где спала трёхмесячная Машенька. Сын её, Артём, сидел за столом и мял в руках газету, не поднимая глаз. — Мам, прекрати... — Прекратить?! — свекровь развернулась к нему, и лицо её налилось краской...

"Идиот, полный идиот! – вырвалось у меня, когда я увидела, как он швыряет тарелку в раковину, осколки разлетаются по кухне, как конфетти на празднике. – Ты думаешь, это я нарочно?!" Сергей даже не обернулся, только плечи его напряглись, как у боксера перед ударом. А за его спиной, в углу, сидела она – Надежда Петровна, его мать, с той самой улыбкой, что маскирует яд под медом. Глаза ее блестели, словно она только что выиграла в лотерею. Я стояла там, в нашей крошечной кухне на окраине Москвы, где запах горелого мяса еще висел в воздухе, и думала: если бы он знал...

— Убирайтесь к чертям собачьим! Вон отсюда, слышите?! — голос Тамары сорвался на визг, когда она увидела осколки хрустальной вазы на паркете. Ваза досталась ей от бабушки. Единственное, что осталось после развода с Олегом — всё остальное он забрал себе, как будто четырнадцать лет совместной жизни можно было запихнуть в два чемодана и вывезти на такси. А теперь вот и ваза... Тамара присела на корточки, подобрала осколок — острый, прозрачный, как та правда, которую она так долго не хотела видеть. — Тома, ну не психуй так, — протянула двоюродная сестра Настя, небрежно откидывая крашеную челку...

— Ты же понимаешь, что это невозможно? — голос у матери мужа звучал как лёд. — Эта ситуация просто недопустима для нашей семьи. Марина сидела на краю дивана, спина прямая, руки сложены в кулаки. В гостиной пахло духами свекрови и щёлочью — только что вымыты полы. — Мальчик растёт без отца. Это уже не скрыть, — продолжала Елизавета Сергеевна, откидываясь в кресле. — Люди видят. Соседи говорят. А мой сын... мой сын не может содержать чужого ребёнка! Это же смешно! — Максимка — его ребёнок, — прошептала Марина...

«Убирайся из моей квартиры!» Ольга замерла с тарелкой в руках. Пальцы так сжали фарфор, что чудо — не треснул. Свекровь стояла в дверях кухни, массивная, как шкаф, в своём вечном бежевом костюме из какой-то синтетики. — Извините? — Голос вышел тише, чем хотелось. — Я сказала: убирайся! Это моя квартира, мой сын, и тебе тут не место! Семён сидел за столом, уткнувшись в телефон. Даже не поднял глаз. Просто жевал бутерброд, который Ольга намазала ему утром, и листал ленту. Жена кричит — пусть кричат, мама орёт — тоже ладно...

— Ты что, совсем тупая? Подпиши бумаги и закрой рот! Я смотрела на Кирилла, и мне казалось, что передо мной стоит незнакомец. Мой муж, с которым я прожила двенадцать лет, превратился в чужого человека. Он швырнул на стол кредитный договор так, что кофейная чашка подпрыгнула. — Это моя сестра. Она нуждается. А ты — жена. Обязана помогать семье. Семье. Какое красивое слово. Только почему в его устах оно звучало как приговор? Светлана, его сестра, сидела на нашем диване и улыбалась. Улыбка у нее была особенная — сладкая, как мед с ядом...

— Ты что, совсем ополоумела?! — голос Григория ударил по ушам, едва Вера переступила порог квартиры. Она даже пакет с продуктами не успела поставить. Сумка с капустой и морковкой повисла на согнутой руке, ключи всё ещё торчали в замке. В прихожей пахло его одеколоном — терпким, навязчивым, как сам Григорий последние полгода. — Что случилось? — Вера медленно вытащила ключи, закрыла дверь. Сердце ёкнуло куда-то вниз, под рёбра. Она знала этот тон. Знала, что сейчас начнётся. — Не притворяйся! — он вышел из комнаты, лицо красное, челюсть сжата так, что желваки ходуном ходят...

— Думали, что на курорт приехали? Собирайтесь и валите куда подальше! Живёте за мой счёт и кредитов понабрали! Голос Евгении Павловны резал пространство гостиной, как пила по металлу. Кристина замерла у окна, пальцы сжали телефон так, что экран погас. За спиной слышалось тяжёлое дыхание свекрови, и казалось, что сейчас эта женщина способна сделать что угодно — выкинуть их вещи в окно, вызвать полицию, устроить настоящий спектакль для всего подъезда. А ведь утро начиналось так тихо. Кристина проснулась от запаха кофе и подумала — вот оно, мирное семейное счастье...

— Закрой рот, Галина Викторовна, и не позорься! — Лиза швырнула сумку на стол так, что посуда звякнула. — Надоела уже со своими претензиями! Свекровь замерла у окна, вцепившись в подоконник. Женщина за шестьдесят, в застиранной кофте, с крашеными волосами, собранными в жидкий пучок. Когда-то красивая, сейчас она напоминала выцветшую фотографию — контуры есть, а красок не осталось. — Это мой сын, — голос Галины Викторовны дрожал. — Я его родила, я его вырастила... — Ну и что? — Лиза сбросила туфли, прошла на кухню...

— Дрянь ты, вот что я тебе скажу! — Григорий швырнул ключи на столик так, что они отскочили и упали на пол со звоном. Я стояла у окна гостиной и смотрела, как внизу проезжает троллейбус. Обычный вечер четверга в панельной девятиэтажке на Лесной. За окном моросил дождь, по стеклу ползли капли, сливаясь в дрожащие дорожки. А за моей спиной разворачивалось то, что должно было случиться ещё три года назад — просто тогда мы все делали вид, что ничего не происходит. — Чего улыбаешься? — Голос брата стал громче, злее...