Лили Марлен

В бывшей прабабушкиной гостиной - старая плетёная мебель. Под тиснёной бархатной вишнёвого цвета скатертью - столик красного дерева со странными, чересчур большими бронзовыми львиными ногами на полированной каменной подставке. Розовато-серая яшмовая ваза с букетиком из засушенных роз и пушистых, когда-то белых, а теперь пожелтевших страусиных перьев. На стенах - дагерротипы в деревянных рамках. Какие-то чопорные дамы, девушки в шляпках и гимназической форме, молодые офицеры с саблями, в сверкающих сапогах...

Наши звери фотографироваться не любят. Получить пусть не очень хорошую, но хотя бы более-менее приличную фотографию, - это целый квест. Вначале долго не можешь уговорить зверушку присесть, прилечь или хотя бы остановиться. На минутку. Но не в темноте под ёлкой и не за диваном. И не в колючих кустах. И не на фоне компостной кучи или тележки, заполненной сорняками. Ещё хорошо бы остановиться и принять фотогеничную позу до, а не после купания в грязной луже за забором. И до заплыва в пруду среди...

Арнольд Фибигер стоит в детской. Наверное, правильнее было бы поместить его в гостиной? Но так уж, видно, сложилось: инструмент всегда находился в детской, и трогать желтовато-костяные и тусклые чёрные клавиши, с задумчивым видом прислушиваясь к медленно затухающему тону, всегда дозволялось каждому - с той поры, как он только мог дотянуться. Два витиеватых подсвечника, готическая надпись по-немецки, тусклый блеск деки и крышки, потёртые педали, благородный строгий звук... Арнольд Фибигер гораздо старше меня...

Ночью кошка почему-то начинает громко топать по ковру. А фикус - ронять шелестящие листья. Могу поклясться, что ночью молчаливые электронные часы с большими зелёными цифрами начинают тикать... - сволочи! Я вижу, как по потолку ползают неприкаянные тени, и как люстра медленно шевелит большими лапами, словно старая ель. Поскрипывает мебель, тихонько шепчутся книги - и безделушки что-то почти неслышно, но бурно, выясняют у себя в нише. Ночью живут они, а мы должны уснуть: затихнуть и не мешать, как они не мешали нам днём...

Путешественник возвратился в дом, мир, как книжицу, пролистав. И вернул ей жизнь, как забытый сон – предварительно отобрав. От волос её веет ладаном, столько лет прошло – всё прошло. Почки лопались, листья падали, и снега стучали в стекло. Он явился. От солнца бронзовый. Не стряхнув приключений прах. И чужих духов запах розовый кое-как отстирав с рубах. Он вернулся всезнайкой-странником в дом, где властвует тишина. Где крыльцо заплело кустарником. Где, старея, ждала она...

Перед домом - сад, цветник, ручеёк и старый пруд, заросший жёлтыми кубышками и розетками водяного ореха-чилима. Чего-чего там только не бывает... Хочешь не хочешь, да что-нибудь увидишь.    Если сидеть тихо, и не мешать историям происходить - они всегда происходят. Случаются, потом заканчиваются, но никуда не деваются: раз подсмотренные, попадают в память накрепко, как в книжку. Калейдоскоп картинок, похожих на давно увиденный диафильм. Люблю их перебирать. Могу и вам показать, встречаются разные...

Жил-был человек.  Кто он был - действительно неважно, потому что речь пойдет не о самой любви, а только о мечтах о ней.  Жил-поживал.  И на один форум заходил. И увидел там кое-кого. Судя по фото - премилая девчушка. Судя по тону - неглупая, хоть и вряд ли очень молодая, женщина. Правда, не особенно затрудняющая себя вежливостью и уважением к собеседникам, но это же в наше время - пустяки?    Впрочем, читала, видимо, она кое-что и кое о чём. Цитат знала множество. Учёная, наверно. И говорила, хоть и нелюбезно, но порой интересно...

За вершинами дальними, за хребтами скалистыми, на откосе заснеженном, там, где спят облака, весь в причудливых башенках, не исхожен туристами, замок феи забвения спит века и века. Перламутровым призраком, незаметным со спутников, невесомый, как радуга, он над склоном парит. Просто солнечным зайчиком он покажется путникам, виден только мечтателям, а для прочих закрыт. В сизой дымке безвременья – гости, жители, узники, галерея с портретами незапомненных лиц, и в сплетеньях мелодии ненаписанной музыки – плач щенков не подобранных, крики вымерших птиц...

Под лестничным пролётом загородного дома есть небольшая комната. Покатый потолок, высокий с одной стороны помещения и едва не чиркающий по голове - с другой, придаёт необыкновенный вид всему - словно привычные старые вещи свалили кучей малой в рубке - внезапно! - космолёта. Окно в комнате есть, но выходит оно не в сад или на лужайку, а на широкую крытую галерею, опоясывающую здание. Эту галерею домочадцы почему-то зовут верандой. Ещё бы патио назвали, ага. Какой патио, такая и веранда... А дверей в комнате - так даже две...

Вспомнилось, как давным-давно, годков так за десять до всех этих войн, в те благословенные времена, когда и в Европу, и в Штаты, и в Израиль ещё запросто ездили наши люди, а к нам точно так же легко - не наши, сцепились на сайте Юрия Никитина два фантаста. Один был наш, московский , второй - израильтянин (многое могла бы тут о них рассказать любопытного, но вовсе не хочу, чтобы кого-нибудь из них узнали, ни к чему это). Израильтянин утверждал, что был потрясён тем, как в России легко нарушают всевозможные правила...

Слушай, милый, хватит вертеться. Давай я тебе лучше сказку расскажу, а ты засыпай. Правда, сказка страшная, но ты же у меня - герой!    Жила-была Несмеяна. Прямо здесь, на нашей улице. В старом блочном доме, как раз напротив магазина "Всё для сада". Папа Несмеяны был профессором-литературоведом, а Мама - учительницей математики. На единственную дочку они возлагали очень, очень большие надежды. Поэтому кроме школы девочка занималась музыкой, фигурным катанием, рисованием, бальными танцами и английским языком...

- Не приставай к Пегасу, он устал! - твердила Муза, хмуро в землю глядя. - Ну ладно б хлеба, даже славы ради, а то ведь так замучил-то, нахал! Носи тебя туда, сюда, по кругу, всё те же темы, старые слова… И наплевать, что лошадь чуть жива, знай, воспеваешь новую подругу. Приелись всем и осень, и дожди, и вечное кривляние от скуки. Читателей давно достали муки, и что там у тебя ещё в груди! Молчал поэт, несчастный и понурый, и думал:                 - что поделать, так и есть. Сурова правда и приятна лесть, да Муза зря не хвалит, ведь не дура...