101 подписчик
— Ох, доченька, тяжело раньше вси жили и мы, как вси тоже тяжело. Но хорошо было, смеялись часто, до колотья аж, вот до чего, так-то насмеявши и жили вси.
Мы с бабушкой тоже сегодня насмеявши живём, два раза целых насмеявши, изо всех сил, до того самого колотья во всех местах.
Первый раз поутру Шери нас насмешила чутка что не до смерти. Бабушка между утренним кофе и завтраком всегда молится: сперва у себя в комнате перед иконами за родителей своих, потом в общем зале перед сервантом за дочку, за внука, за меня, потом снова в своей комнате, но уже перед портретом дедушки – за всех усопших молится, поминает по имени каждого.
Так вот кошка что-то около неё нонешним утром тереться удумала. Покуда бабушка за родителей молилась, кошатина рядышком у ног лежала. Как бабушка в зал перешла молиться, Шеря тут, как тут, притащилась следом. Шарашилась вокруг, поналу только хвостом о полы бабушкиного халата обтиралась, а потом что-то не рассчитала на повороте – носом прямо в ногу ткнулась.
Бабушка остановила молитву:
— Чего тебе, чего мешаш, засранка? Что, за тебя тож надо помолиться?
Кошка уселась на жопку, вытаращила глаза в сторону голоса. Бабушка истолковала её взгляд на свой лад:
— Ну, ладно, помолюсь, за кошку не грешно молиться-то.
Повернулась к иконе Николы Угодника, притаившейся в уголку серванта:
— Дай, Господи, здоровьица, энтой животине, Шер…
Замерла, глянула на кошку, словно подбирая нужное слово. Подобрала:
— Дай здоровьица Шерищи, что б не пакостить ей ночами, что б не блевать кажной день, что б птиц каких углядеть ей с окна, дай, Господи.
Тут-то чего-то внутрях меня лопнуло и разорвалось, как шарик. Хохотала я до того громко, что бабушка даже почуяла, хоть и глухая. Оглянулась и тоже стала хохотать, да так, что присесть пришлось, на ногах не устоять ей было. До слёз насмеявши с кошки, пошли завтракать.
Второй раз днём уже, машина стиральная нас довела до смеху. Ну, не совсем чтобы сама машина, строго говоря, а результат стирки. Я вещи светлые пособрала наши: сорочку, полотенечко для рук, футболок пару, наволочки. Сложила в машину, не поспела запустить стирку, отошла в комнату на звонок ответить. Вернулась, запустила. Машина отстирала, я вынаю бельё-то, а оно всё до единого с голубизной – отлиняло на него что-то. Вижу – махровое клетчатое полотенечко, которого я не клала! Клеточки чёрные, синие, жёлтые… Они всё и окрасили, больше нечему. Видать, покуда я отвлеклась на телефон, бабушка, хитрюга, в машину его всунула тихонечко, а я тоже хороша, дурья башка, даже не проверила перед запуском стирки, балда такая.
Ну, что же, не вешаться ж нам теперича из-за белья отлинявшего. Вешаю всё на веревочки в коридоре, пущай сохнет. Бабушка ходит вдоль, подносит к глазам каждую тряпицу, рассматривает под разными углами:
— Охо-хоюшки, всё окрасивши в синь-то! Иль это в глазах у меня синит сослепу? Глянь-ко ты, окрасивши аль не?
Киваю утвердительно, всё окрасивши, не отвертеться. Жду бабушкиного гнева.
Бабушка разглядывает ещё по разу каждую вещицу, убеждается, что не в глазах у неё синит, а всё белое и взаправду небесно-голубым сделалось. Присаживается на табуретку под веревкой, причмокивает губами, взглядывает на меня и изрекает:
— А красиво окрасивши-то, ровнёхонько! Денег не плочено, а новенько теперь есть у нас. Красиво, скажи?
От облегчения и от такого неожиданного перехода, я начинаю хохотать до икоты, сползая по стене до плинтусов. Бабушка тоже трясётся вместе с табуретом, колотится плечом о стену, пытается смахнуть кулаком выкатившиеся слезинки, но они снова текут. Минут через пять мы поуспокаиваемся, обнимаемся.
— Насмеявши мы с тобой за весь год, до колотья насмеявши, доченька. Лежать пойду, продохнуть надо.
3 минуты
1 ноября 2024