Когда через тридцать лет мой сын Владимир сильно травмировал ногу от щиколотки до паха, то я ему сказал: «Если у тебя хорошая кровь, если ты унаследовал мою кровь, то все будет в порядке». У него очень быстро зажила эта огромная рана, хотя до сегодняшнего дня не знаю группу своей крови. Обработали мне рану, наложили небольшой гипс, и тут же мне очень захотелось есть. Сказал об этом хирургу. Он приказал медсестре накормить меня. Подала она бутылку шампанского, большой кусок топленого говяжьего или бараньего жира в 200-300 грамм, луковицу и краюху хлеба граммов пятьсот. Все предложенное я съел и выпил. Понесли меня в палату-зал, где на койках было не менее 50-60 раненых. Уложили меня где-то в 3-4 часа утра, а потом разбудили словами: «Подымайтесь, больной, наступила ночь». Я возмутился: какой я больной? Но мне говорят: «Готовьтесь к эвакуации, рядом стоит теплоход». Стали меня одевать. Присмотрелся – у медсестры душегрейка-безрукавка стеганая матерчатая, а у меня меховая. Отдал свою девушке на память. Положили меня на носилки, и санитары понесли к теплоходу «Белосток» или «Львов», уже стал забывать, путать. Там, на теплоходе, я увидел своего земляка-джанкойца, он оказался боцманом этого теплохода. Понесли меня в его каюту. В скором времени земляк добыл мне костыли. Почти сразу теплоход начал уходить из Севастополя. Начался шторм. Я почувствовал себя плохо. Попросил у боцмана посудину, чтобы «травануть». Тот уговаривал меня выпить водки или коньяка, но я не смог. Принес кружку шампанского, я выпил и тут же вытравил. Попросился на верхнюю палубу. Начался дождь. Шторм стал стихать. Сопровождали теплоход катер «морской охотник» и малая подводная лодка. Была низкая облачность. За облаками был слышен шум одиночных немецких самолетов. На этом мое участие в обороне Севастополя закончилось.