8 подписчиков
Из сочинской жизни.
Кто бывал на нашем Сочинском юге раньше («на югах»), до Олимпийского передела, помнят частный сектор: летние кухни, ситцевые занавески от мух в проемах дверей, которые никогда не закрывались, привычная скученность житья, пестрая мешанина скарба, столов, лавок, тазиков, шлангов для полива, инжирных деревьев и резиновых шлепанцев. Под ногами сухие листья, нападавшие с виноградных лоз, чьи жесткие крученые стволы растут прямо из залитых цементом дорожек и двориков. Жарко, душно, влажно. Уставшая герань догорает алым цветом в серой пыли. Пахнет тушеными баклажанами («синенькими») с болгарским перцем и специями. Морем. Тесно. Стены строений тонкие, всё всем слышно, кто чем живет.
Во дворе и готовили, и мылись в летнем душе, и белье сушили тут же. Центральной канализации не было. Все куда-то утекало мыльными ручьями, наверное, в море, которое было близко, в трех буквально шагах от нашей маленькой улочки, засаженной серебристыми тополями.
За нашим летним душем, за его ребристыми серыми шиферными стенками, в такой же летней постройке-кухне жила Галка. Галка имела мужа и сына. Мужа я не помню от слова совсем. Какое-то мелкое бесцветное мужское существо, кажется, с усами. Такими же выгоревшими под южным солнцем, как стенки старых облупившихся домиков.
Галка была другой. Я помню ее зычный голос. Низкий, чуть сипловатый, такой громкий, что слышно его было, наверное, во всей Нижней Имиретинской бухте. И помню я о ней две вещи. Первая: как она звала своего сына: «Феедяяяяяяя!» и вторая – она пела песню. Одну и ту же. «Синий туман» Николая Добрынина.
Галка была под стать своему голосу и своему имени. Представьте совершенно круглую женщину лет 40, белокожую, пышную, сдобную, с копной вьющихся крупными кольцами черных блестящих волос. Кареглазую и румяную. Галка-птица. Вечный халатик из простого ситца. Фартук. Легкая одышка из-за чрезмерной полноты. Яркая и большая, ей было тесно на пятачке дворика.
Федя, сын, был сделан под копирку. Уменьшенная копия матери. Такая же булочка с шапочкой темных кудрей. Отцовского не просвечивалось ничего. Мощные Галкины гены смели все на своем пути в процессе зачатия сына. Я его смутно вижу, легкий абрис. Какой-то силуэт, овал, бело-темный сверху. Тогда ему было лет 8, наверное.
Давно это было. Я была школьница. Потом мы уехали из Адлера. Мама иногда общается в «одноклассниках» с кем-то из той жизни. И кто-то из общих знакомых ей однажды рассказал: «Федя-то Галкин умер».
Это так странно. Не то, что кто-то жил и умер. Все умирают. А вот то странно, что память способна хранить какие-то воспоминания, которые мне никак не нужны. Что мне до соседки, с которой я и не разговаривала толком ни разу в жизни, и что мне до ее сына, так и оставшегося в памяти смутным эхом Галкиного «Феедяяяяяя!».
И почему же так кольнуло в сердце: «Федя-то Галкин умер». Как пластинка закончилась, которую она крутила с утра до ночи: «Синий тумааан, похож на обмааааан, синий туман, синий туман..»
Как же она любила своего Феденьку. И как же она его пережила-то. И так иррационально жаль почему-то, что я не помню лица мальчика Феди, Галкиного сына.
Такие дела.
2 минуты
18 декабря 2022